– Добрый вечер, – сказал Лаки, останавливаясь на почтительном расстоянии. Его голос прозвучал приглушенно, словно поглощенный ватой. – Не помешаю?
Призрак вздрогнул и обернулся. Его лицо было бледным и печальным, с тем глубоким, неизбывным горем, которое возможно только у тех, кто застрял между мирами.
– О, ещё один… – его голос звучал как шелест переворачиваемых страниц старой книги. – Если вы ищете письмо, которого не получили, его тут нет. Я ищу его уже тридцать лет. Письмо для миссис Хиггинс. С голубой маркой…
– Я ищу не письмо, а информацию, – мягко сказал Лаки, чувствуя, как холод, исходящий от призрака, пробирается ему под кожу. Это был не зимний холод, а холод пустоты, небытия. – Меня зовут Лаки Кэш. Я слышал, вы иногда… видите вещи. Вещи, которые другие не замечают. Вещи, которые не должны быть видны.
Призрак почтальона наклонил голову, и его шея издала тихий хруст, похожий на треск сухого пера.
– Я вижу многое. Люди, которые спешат, не замечают нас, тех, кто застрял между здесь и там. Мы часть пейзажа, как старый фонарь или трещина в асфальте. Но я вижу их. И иногда… я вижу других. Тех, кто не принадлежит ни здесь, ни там. Тех, для кого слова «место» и «время» не имеют смысла.
Лаки почувствовал, как у него в животе похолодело. Он осторожно достал из кармана бархатный мешочек.
– Вы видели этого человека? – он показал фотографию Арчибальда. В тусклом свете фонарика улыбка изобретателя казалась неестественной, почти зловещей.
Призрак наклонился ближе, и его прозрачные, лишенные радужки глаза сузились. От него пахнуло запахом старой бумаги и влажного камня.
– А, этот… Да, видел. Он часто получал журналы по теоретической физике. Всегда расписывался с большим энтузиазмом, будто ставил автограф на договоре с самим мирозданием. А в тот вечер… в тот вечер он был не один.
– Расскажите, – попросил Лаки, и его собственный голос показался ему чужим. – Что вы видели? Что именно?
– Было поздно. Я делал свой вечерний обход, проверял почтовые ящики на Мейн-стрит. Воздух был странным… густым, как сироп, и звенел, будто натянутая струна. И я увидел его. Он шел и… разговаривал с кем-то. – Призрак замолчал, и его форма на мгновение стала еще более прозрачной, дрожащей, словно от сильного ветра, которого не было. – Только вот… рядом с ним никого не было. Вернее, была… пустота. Не просто отсутствие света. Активная, пожирающая пустота. Как дыра в воздухе, одетая в длинный, струящийся плащ, который был темнее самой темной ночи. От нее было холодно. Не просто холодно. Это был холод, который выжимает жизнь, который останавливает время. Даже я, будучи тем, кто я есть, почувствовал это. Мое собственное не-существо сжалось от ужаса.
Лаки сглотнул. Его пальцы непроизвольно сжали мешочек с картой так, что костяшки побелели.
– И что же произошло? – его голос был всего лишь шепотом.
– Они разговаривали. Вернее, говорил ваш друг. Он что-то горячо доказывал, размахивал руками, его лицо было искажено лихорадочным восторгом и… страхом. А эта… пустота… просто слушала. Она не двигалась. Не дышала. Она просто была. Поглощала. Затем она протянула руку – вернее, нечто, напоминающее руку, тень руки, вырезанную из самой реальности, – и положила ему на плечо. И они… исчезли. Не растворились в воздухе. Скорее, воздух растворился в них. Их просто не стало. Как будто их стерли ластиком с рисунка мира. Осталось только… ощущение дыры. И холод. Я стоял там еще час, не в силах пошевелиться.
Призрак почтальона посмотрел на Лаки с внезапной, жалкой надеждой.
– А вы… вы не видели письмо? В голубом конверте, с маркой в три цента? Его должна была получить миссис Хиггинс… оно так и не было доставлено…
– Я буду внимателен, – пообещал Лаки, и в этот момент его обещание показалось ему самой страшной ложью, которую он когда-либо произносил. – А вы… вы не помните, куда именно они направились перед тем, как исчезнуть?
Призрак нахмурился, и его черты поплыли, как чернила на мокрой бумаге.
– Кажется… они шли в сторону старой скотобойни. Да, точно. В ту сторону. Но туда уже давно никто не ходит. Туда ходят только тени. И те, кто за тенями следует.
Старая скотобойня. То самое «место между», о котором говорил Шептун. Все сходилось в одну ужасающую точку.
– Благодарю вас, – сказал Лаки, чувствуя, как ледяная волна прокатывается по его спине. Информация, которую он получил, была тяжелее свинца и холоднее льда. – Вы оказали мне неоценимую услугу.
– А вы… – призрак снова стал перебирать неосязаемые конверты, его голос стал тише, слабее. – Если найдете, то письмо… вы же передадите? Оно очень важно. Без него все пошло наперекосяк…
– Непременно, – кивнул Лаки, и его слова повисли в затхлом воздухе пустым эхом. – Вы имеете слово Лаки Кэша.
Он вышел на улицу, где ночной воздух показался ему на удивление теплым и живым. Он сделал глубокий вдох, пытаясь очистить легкие от запаха тления и вечного ожидания. «Пустота в плаще». Сущность, которая могла забрать человека с собой, просто положив ему на плечо свою тень-руку. Не силой, а просто… аннулировав его присутствие.
Он посмотрел в сторону Нижнего Города, туда, где должна была быть старая скотобойня. Теперь у него было свидетельство из первых, пусть и не совсем живых, уст. И направление, ведущее в самое сердце тьмы. Оставалось самое сложное – найти способ попасть туда, куда обычные люди не ходят, и откуда, судя по всему, не возвращаются. И, возможно, сыграть в игру, ставкой в которой могла стать не только его собственная душа, но и сама реальность вокруг него.
Но сначала – мастерская Арчибальда. Теперь он знал, что ищет. Не просто подсказки, а ключ. Устройство или знание, которое позволило бы ему пройти через ту же дверь, через которую ушел Арчибальд. И этот ключ, он был почти уверен, лежал в дневнике изобретателя, среди формул и безумных схем, рядом с сухим чаем в чашке и несложившимся пасьянсом. Ключ к двери, за которой ждала Пустота.
ГЛАВА 9: Лаки находит дневник Арчибальда и понимает истинный масштаб опасности
Мастерская Арчибальда встретила Лаки тем же хаосом, но теперь этот хаос казался ему осмысленным, как разбросанные буквы, из которых можно сложить слово. Пока Элоиза беспокойно паниковала у входа,