Заверещала, разинув рот.
Вытянула длинные, когтистые руки…
«Чтоб ты сдохла», – подумала Алька.
А вслух сказала:
– Нарекаю тебя сухим листом! – и ещё раз пихнула её кочергой в пламя.
Ночница вспыхнула разом вся, от макушки до пят. Вспыхнула – и за считаные мгновения прогорела; вот была – и вот её не стало, только в ушах зудело от воплей, а на стене виднелся обгорелый силуэт, как отпечаток.
Когда Алька обернулась к Даринке, та сидела на постели, одной рукой прижимая к груди одеяло, а другой – выставив перед собой ключ, как щит.
Или как меч.
– Получилось? – выдохнула она.
– Ага, – ответила Алька, улыбаясь до ушей. И – лихо пристроила кочергу на плечо, как биту. – Мы молодцы. И всё будет хорошо… И позвони Заряну, что ли. Пусть приедет и поможет тут убраться, соль хоть подметёт…
Зарян взял трубку сразу, словно только этого и ждал, и приехал минут через пятнадцать. Со школы он изменился не сильно, только соломенные волосы на затылке поредели, а ещё над верхней губой прорезались жидкие усы. Он не рассыпался в благодарностях и не шмыгал носом, как Даринка, но явно был впечатлён. Может, масштабами бардака – стол был в восковых подтёках, а соль Алька растоптала по всей спальне; может, закопчённой кляксой в виде человеческого силуэта над тем местом, где сгорела ночница.
– Просто смойте, пятно безвредное, – посоветовала Алька, уходя. Даринка уговаривала остаться и переночевать, но им явно было что обсудить с мужем. А в крови всё ещё бродил адреналин, требуя или выходить его, или проораться; в пять утра, конечно, предпочтительнее было первое. – Нет-нет, не надо меня провожать, тут идти-то полчаса. Как раз голову проветрю.
– А если нападёт кто-то? – пробормотала Даринка, переступая с ноги на ногу; муж придерживал её за талию и смотрел снизу вверх с такой нежностью, что без всякого колдовства становилось ясно: да, любовь, на всю жизнь, до самой старости.
– Если такой дурак найдётся, то применю против него кочергу, – отшутилась Алька. – Честно, она и против людей работает не хуже.
Городок до рассвета, ранней осенью, был диво как хорош. Веяло сухим холодком; пахло листьями. Небо уже начало сереть – и очень кстати, освещение в этой части Краснолесья не работало. Иногда слышалось урчание двигателей: в рабочий день многие вставали пораньше, особенно те, кто работал на фабрике.
Было на удивление спокойно.
Настолько, что Алька даже не вздрогнула, когда услышала вкрадчивое:
– И что такая красавица делает ночью на улице совсем одна?
– Идёт домой после девичника, – откликнулась она, оборачиваясь. – А ты тут откуда?
Айти стоял у поворота в микрорайон, мимо которого она только что прошла и никого не увидела; впрочем, немудрено – фонари здесь тоже не горели.
– Не спалось чего-то, решил выпить пива и погулять, – ответил он не моргнув глазом и отсалютовал ополовиненной бутылкой. – Не бойся, я не пьяный. Оно безалкогольное. И пивом не пахнет.
– А чем пахнет? – заинтересовалась Алька.
Айти – неизменная красная толстовка и неприличные джинсы в обтяжку – принюхался к горлышку бутылки.
– Ну… тыквой?
Алька не поверила и тоже наклонилась к пиву; пахло действительно тыквой, да и на вкус было как тыквенный сок, и после этого морозиться и отказываться, когда Айти предложил её проводить, было как-то глупо.
И они пошли вместе.
Айти галантно предложил понести кочергу – и даже не дрогнул, когда Алька фактически пихнула ему в грудь три кило железа. Присвистнул только и спросил, как она её тащила сама… У него были тёплые руки, горячие даже; от толстовки по-прежнему пахло дымом. Он шёл и нёс какую-то чушь про универ, путаясь в том, какую специальность получал, и про Светлоречье. Но там он правда жил, кажется; по крайней мере, упомянутую пельменную напротив водонапорной башни Алька знала ещё по школьным экскурсиям, когда они всем классом катались на выходных с учительницей в театр кукол, на восстановленную старую мельницу и в краевой музей.
Больше, увы, в Светлоречье смотреть было нечего – да и везде, собственно, на три часа пути вокруг.
– Айти, – окликнула она его, когда показалась уже глухая стена текстильной фабрики. – А тебя правда так зовут?
– Это прозвище, – ответил он после паузы. – Я на программиста учился, даже работал по профессии пару лет, а потом пришлось бросить всё и приехать в Светлоречье.
– Кто там у тебя?
– Невеста, – усмехнулся он. И тут же помрачнел: – Шучу. Бабка там была, тяжело заболела, я сиделку предложил оплатить… Но что получилось, то получилось.
Айти где-то врал – Алька чувствовала, но не могла понять, где именно. Но отпускать руку, забирать кочергу и гордо шкандыбать по улице в одиночестве не хотелось… Да и вообще почему-то хотелось идти вот так, вдоль стены, в темноте, подольше.
«Он мне нравится? – ошарашенно подумала Алька. – Серьёзно?»
А вслух спросила:
– И зачем ты в Краснолесье приехал, такой красивый? Чего не вернулся, э-э… туда, откуда приехал?
«Прилетел», – чуть не ляпнула она.
– Я тут ради тебя, – бесстыже ответил Айти, и бровью не повёл. – Алика, тебе говорили, что ты огонь?
Она чуть не споткнулась; в лицо бросилась кровь.
– Почему? От меня, что ли, дымом пахнет? – Алька принюхалась к собственному воротнику, хотя сгоревшая ночница, конечно, никакого запаха не имела, это не упырь. – Или чего?
– Или, – усмехнулся он. – Это был комплимент.
А потом наклонился вдруг – и поцеловал её.
…поцелуй вышел совсем не таким, как во сне. Во-первых, у Айти был нормальный человеческий язык, что, надо признаться, слегка огорчало; во-вторых, мешался привкус тыквенного сока. Но Айти так же нежно прикасался к её затылку, ласкал пальцами шею, не удерживая, а поддерживая; так же прикусывал губы, то отстраняясь, то углубляя поцелуй.
И жар от него шёл такой же.
Алька так растерялась, что просто позволила этому происходить. Не отстранилась, но и не обняла в ответ, пусть и хотела. Руки немного дрожали; взгляд, как она подозревала, был косоватый.
Когда Айти отстранился, то глаза у него словно бы сияли… или это отражался свет.
Они всё-таки дошли до баб-Ясиного дома, и у калитки горел фонарь.
Альку, кажется, ждали.
– Я тебе хоть немного нравлюсь? – спросил Айти тихо. И – провёл ей кончиками пальцев по подбородку. – Алька, Цветик-Алоцветик… Подари мне венок из васильков, а?
– Что?.. – растерялась она. И сама не поняла, как ляпнула: – Зачем, нечисть же васильков сторонится?
И прикусила язык.
Айти усмехнулся – и щёлкнул её по кончику носа.
– В том и смысл.
Аккуратно прислонил кочергу к калитке, махнул рукой – и пошёл, побежал по улице, по улице, пока не скрылся за поворотом. А Алька