Натянув на лицо маску трагедии, она покинула комнату, а Хромус тенью проскользнул следом.
Я подошла к кровати, невольно залюбовавшись совершенством его профиля. Линии губ манили неразгаданной тайной, и я, словно во сне, протянула руку, коснувшись их кончиками пальцев. Вкус, которого никогда не узнать, но останется лишь память о мимолетном касании.
— Катерина… — прошелестел Дмитрий, его взгляд, устремленный на меня, был полон туманного недоумения.
Я отдернула руку, словно меня застигли за кражей чего-то ценного. На губах заиграла невеселая тень улыбки. Снова протянув руку, я коснулась его лба.
— Спи, Дмитрий. Не тревожься ни о чем. Когда ты проснешься, начнется новая жизнь… жизнь, сотканная из событий и радости. В разломы только не ходи, лучше жизнь свою устраивай. Оставь свой след в детях.
Моя ладонь застыла над грудной клеткой Дмитрия, готовая обрушить симфонию исцеления. Я высвободила поток энергии, и в тишине раздался треск — кости, словно повинуясь невидимой силе, встали на свои места. Грудь приподнялась, расправилась, словно крылья, готовые к полету. Я сосредоточилась, направляя энергию на сращивание костей, на регенерацию истерзанных тканей, вплетая нити жизни в разорванную плоть. Когда последний осколок боли отступил и процесс лечения завершился, я призвала на помощь армию иммунной системы, натравливая ее на полчища вредоносных микробов, посмевших вторгнуться в тело Дмитрия.
Прислушиваясь к мирному, почти неземному дыханию Дмитрия, я с печальной улыбкой прощалась в душе. Этот взгляд — последний оттиск его образа в моей памяти. Обернувшись, я побрела к двери, навсегда покидая эти стены, где больше ничего не держало. Я ступила в тишину коридора, пронзенную лишь робким перезвоном часов из малой гостиной. Одна последняя нить связывала меня с этим местом, и я направилась к кабинету барона, в безмолвной мольбе, чтобы он был там.
Удача сопутствовала мне, тонкая полоска света робко пробивалась из-под двери. Я легонько прошлась костяшками пальцев по деревянной поверхности, и услышав долгожданное: «Войдите». Нерешительно приоткрыв дверь, замерла.
— Катерина⁈ — удивление Петра Емельяновича было пропитано горечью. Он словно постарел на целую вечность за эти несколько часов. В потухшем взгляде плескалась усталость, а глубокие морщины пролегли на лице, словно следы времени. — Почему ты не спишь? Уже поздно, — слова его прозвучали отстраненно, словно эхо в пустом зале.
— Не спится, — прошептала я, словно извиняясь за нарушенный покой. — Петр Емельянович, не будете ли так добры вернуть мне мой документ? В последующие дни вам будет не до меня, да и Софья напомнила, что я задержалась в вашем доме.
Соловьев, казалось, погрузился в глубокие раздумья. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь его тяжелым, с присвистом, дыханием. Я невольно послала тонкий импульс целительной энергии, стараясь поддержать уставшее от горя сердце. Пока барон не знал, что его сын совершенно здоров, необходимо было хоть немного облегчить его страдания.
На моих глазах Петр Емельянович словно воспрянул духом, нахмурившись, будто не понимая, что за внезапная волна бодрости на него обрушилась. Встав с кресла, он подошел к массивному сейфу и, извлекши из кармана пиджака связку ключей, отпер его. Покопавшись среди вороха бумаг, барон нашел искомый документ и, обернувшись, протянул мне маленький сложенный листок плотной синей бумаги.
Я не стала разворачивать его, любопытство было давно удовлетворено. Опустив метрику в карман платья, я почувствовала там крупный сафир нежного сиреневого оттенка. Брала его с собой, намереваясь зарядить целительной энергией и отдать Дмитрию, но, к счастью, не пригодилось. Выудив камень, я протянула его Соловьеву.
— Возьмите, пожалуйста. Нехорошо получается… Вы приютили меня, дали кров над головой, кормили, одевали, обучали… Возьмите, это ничтожная плата за вашу доброту, — произнесла я, не опуская руки и глядя на барона с искренней благодарностью.
Барон какое-то время взирал на камень энергии с непроницаемым видом. Бог весть, какие мысли роились в его голове, но, подняв усталый взор, он произнес с надломленной интонацией: — Оставь себе. У тебя впереди учеба, расходы неминуемы. Я лишь теперь осознал, что богатство — тлен, дети — вот истинная ценность, — последнее слово потонуло в пелене подступивших слез. Он отвернулся и побрел к облюбованному креслу.
— Я с вами согласна, — отозвалась я, пряча сафир в карман. — Не отчаивайтесь, всё образуется, — бросила я на прощание, покидая кабинет, наполненный тягучей тишиной.
Тихо ступив в комнату, я прикрыла дверь и достала из кармана заветный листок. Глаза скользнули по строчкам: «Княжна Распутина Екатерина Георгиевна. Родилась 13 января 2013 года. Родители: княжич Распутин Георг Демьянович и княжна Распутина Марианна Сергеевна».
Вот, пожалуй, и все сведенья о семье, где я родилась и росла до определенного момента. Как же ничтожно мало. Одиночество сдавило горло, но горькие мысли прервал Хромус. В образе зверька он плюхнулся на кровать и, заметив метрику в моих руках, весело прощебетал:
— Ну что, Кисс, отправляемся в новую жизнь?
— А как же…
— Анна⁈ — перебил он меня, и в голосе прозвучал металл. — Мертва… Нашел флакон, в котором она держала урии, и влил ей в глотку до последней капли. Видела бы ты, как она билась! Кричала, хрипела, а потом застыла в агонии с лицом, искаженным ужасом.
— Хром… А тебе не кажется, что мы слишком легко отнимаем человеческие жизни? — спросила я, и в голове возникла страшная картина смерти Анны.
— Брось, Кисс, терзаться сомнениями. Это не люди, а нелюди. Они хуже монстров! Тех хоть гонит убивать голод, а вот