Роман Злотников, Максим Макаренков
Дальнобойщик
Глава 1
Два пробуждения
… Дж-е-е-е-к. Джееек, мать твою так, Джонс-о-о-н. Джеки, восстань ото сна и сияй!
Хуц-Ги-Сати очень хотелось застонать и отвернуться к стене. Хорошо бы ещё натянуть на голову одеяло.
Но он не отвернулся. И не натянул одеяло. Ибо не пристало гордому тлинкиту бежать от превратностей судьбы. А одеяла попросту не было.
А был шеф Грегори Андерсон.
И полицейский участок крохотного городишки. Хуц-Ги-Сати постарался припомнить, что он здесь делает в этот раз, но так толком и не сумел. Он постарался сосредоточиться, занудный голос Андерсона поплыл, стал почти неразличим. Что-то он бормотал о туристах, претензиях, жалобе тётушки Шават-хиц, но Хуц-Ги-Сати не слушал. Это всё потом…
Он точно помнил, что оставил свой грузовик на стоянке.
Рейс был долгий, груз он доставил даже с опережением, ему даже выплатили премию, значит, он был при деньгах.
И как решил в родной дом наведаться, тоже, помнил.
Да, после смерти родителей он бывал тут всё реже, но здесь были духи его предков, здесь была его связь со всем родом… От которого, будь прокляты белые завоеватели, остался он один — горько подумал Хуц-Ги-Сати.
Индеец, наконец, огрызнулся.
— Я не Джек. И не Джонсон. Ты сам знаешь, как меня зовут, Андерсон!
Сказал, и почувствовал, как саднят рёбра, а во рту сильнее появился хорошо знакомый вкус — крови.
Значит, вчера он дрался.
И ему набили морду.
— А в правах у тебя что написано, Джеки? — ласково спросил Андерсон и вздохнул, — ну, вот, скажи, что у тебя за дурь? Что сказала бы матушка твоя, миссис Джонсон?
Это он зря ляпнул.
Хуц-Ги-Сати резко поднялся, шагнул к решётке обезьянника — и охнул. Боль скрутила не только рёбра, но и тяжёлым кулаком ударила в грудину. Он со свистом выдохнул и медленно опустился обратно на скамью.
— Ты мою мать не трожь! И отца не смей! Если бы не вы, проклятые белые колонизаторы…
Он замолчал.
Что толку объяснять этому бледнолицему…
Сколько угодно могут они лицемерно извиняться и напоказ заявлять, что сейчас в XXI веке тлинкиты живут на своей земле и общество делает всё, чтобы… ну и дальше все эти благоглупости про равные права и открытые дороги к американской мечте.
Он-то за свои почти 30 лет хорошо понял, что белые веками истребляли его народ и даже саму память о величии тлинкитов, древняя цивилизация которых много тысячелетий процветала на Аляске! И если бы не подлый обман…
Со злости даже скрипнул зубами.
— Да и не трогаю я её, — махнул рукой шеф Андерсон. Красная его рожа даже изобразила что-то вроде сочувствия. — Ты ж и не помнишь небось, как я и Пенни вам помогали? И соседи же помогали…
Помогали они, как же…
Жалкие подачки, получая которые, мать плакала.
А нормальную страховку после смерти мужа компания так и не выплатила.
Пусть терзают вечно злые духи тех гладеньких юристов, что вывернули закон… «С сожалением сообщаем, что мистер Джонсон нарушил требования безопасности, и вы не можете претендовать на страховку и другие компенсационные выплаты, которые полагались бы по контракту, будь соблюдены все нормы охраны труда».
Он совсем маленьким был, но хорошо помнил, как закаменело лицо матери.
С того дня Хуц-Ги-Сати тщательно взращивал в себе ненависть.
Ко всем белым вообще.
К законникам — особо.
К богатеньким — отдельно.
Особенно когда умерла мать. Так и не смогла пережить смерть мужа, надорвалась, пытаясь вырастить сына, порвала сердце, глядя, как раз за разом возвращается он из школы с разбитым носом, распухшими губами и смотрит волчонком.
Ведь он понял, что его обманывают учителя и скрывают настоящую историю его великого народа — возненавидел и их.
И белых — тоже.
Чёрных было мало, но и они, на самом деле, были не лучше, держались стаей и воевали против всего мира.
Главное — были чужаками на его земле
— Вот, скажи мне, на кой чёрт ты с этими русскими туристами связался? — прервал его воспоминания коп. — Мало того, что себе жизнь испортил, а людям отдых, так и тётушке Шават-хиц, они ж как раз к ней в лавочку за сувенирами зашли. Вот чего тебя туда понесло? — Андерсон даже руками развёл. К решётке, правда, ближе подходить не стал, — Как ты ходить вообще мог?
И отпрянул — индеец вдруг оказался прямо у решётки. Глаза едва видели, морда отёкшая, куртка в грязи и какой-то дряни, но шеф Андерсон хорошо помнил, что Джек-тлинкит был парнем резким, жилистым, а после смерти родителей — со всё более мерзким характером.
Ну вот что его обратно принесло? Все уж думали, сгинул, но нет. «Ну за что мне-то», — с тоской подумал Андерсон.
А индеец уже шипел:
— С русским⁈ И ты засадил в каталажку меня⁈ Вы, белые, готовы на всё, лишь бы унизить коренного американца! Нас, тлинкитов! Тех, кто ещё двести лет назад воевал с русскими! Мы единственные были заслоном на пути русских орд!
Хуц-Ги-Сати даже забыл о боли в груди, он не обращал внимания на брызги кровавой слюны, летевшие изо рта, когда он плевался проклятьями.
Белых он ненавидел отчаянно.
Но больше всего он ненавидел русских.
Его народ воевал с проклятыми белыми дикарями! Тлинкитские воины вырезали заносчивых пришельцев и освободили Ситку от незваных гостей, что возомнили себя хозяевами!
И снова лишь хитростью и обманом бледнолицые лишили его народ заслуженной славы!
Он лишь чувствовал, как растёт в голове кровавая волна.
А Андерсон с опаской смотрел. И думал, что это хорошо, что Джек не помнит, кто его так отделал. И правильно, что он не пустил сюда Шермана, которого пришлось от Джека оттаскивать после того, как чёртов индеец сломал помощнику нос. Хорошо ещё, с русским удалось решить нормально.
«Когда же он угомонится», — устало думал Андерсон.
А Джек вдруг кашлянул и замолчал.
Устало махнул рукой, пробормотал.
— Сволочь ты, Андерсон, — и лёг на лавку.
Отвернулся к стене.
Замолчал.
Хуц-Ги-Сати мутило. Красная волна ярости ушла, оставила только горькое серое безразличие. Очень хотелось спать, и индеец закрыл глаза.
Чуть слышно кашлянул, рот снова наполнился тёплым и солёным.
Потом стало темно.
* * *
— Скажи мне, Дима, ну за каким хером, прости Господи, ты полез на вахтовиков?
Голос был одновременно и знакомый, и незнакомый. Слова отдавались в голове каким-то странным… не гулом, а будто