Грехи записала, а раскаяния нет… Книга об исповеди и покаянии
«Ты пришел каяться, а не каешься»
Исповедь в Китаевской пустыни, скиту Киево-Печерской лавры
В бумагах преподобного Амвросия Оптинского была найдена рукопись с исповедью. Впервые ее напечатали в 1911 году в дополненном издании знаменитых «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу». Предисловие к этому изданию написал Преосвященнейший Никон, епископ Вологодский, издатель «Троицких листков». Автор рукописи неизвестен, как, впрочем, неизвестен и сам автор «Откровенных рассказов» (см.: Архимандрит Михаил (Козлов). Записки и письма. Издание подготовил И. В. Басин. М.: Богородице-Рождественский Бобренев монастырь, 1996.)
Китаевская пустынь, о которой упоминается в рукописи и в которую пришел на исповедь странник, была тогда скитом Киево-Печерской лавры, здесь подвизались многие подвижники. Преподобный Досифей († 25 сентября 1777 г.; память 8 октября н. ст.), к нему во время своего паломничества в Киев приходил Прохор Мошнин, будущий великий старец Серафим Саровский, услышавший пророческое указание подвизаться в Сарове. Преподобный Феофил Киевский (1788 † 28 октября 1853 г.; память 10 ноября н. ст.), принявший на себя подвиг юродства, стяжавший дар прозорливости. В числе братии Китаева временно состоял Христа ради юродивый преподобный Паисий Киевский (Яроцкий, † 1893 г.).
Вот что пишет странник о посещении им Китаевской пустыни:
«На другой день, с помощью Божией, пришел я в Киев. Первое и главное желание мое было — поговеть, исповедаться и причаститься Святых Таин Христовых в этом благодатном месте, а потому я и остановился поближе к угодникам Божиим, чтобы удобнее было ходить в храм Божий. Меня принял в свою хижину добрый старый казак, и, так как он жил одиноко, мне у него было спокойно и безмолвно.
Всю неделю я готовился к исповеди, мне хотелось как можно подробней исповедаться. Я и начал от юности вспоминать и перебирать все грехи: что вспомню, записывал. Так написал я длинный листок.
Услышал я, что за семь верст от Киева, в Китаевской пустыни, есть духовник подвижнической жизни, весьма мудрый и благоразумный, кто ни побывает у него на духу, приходит в чувство умиления и возвращается со спасительным наставлением и легкостью в душе.
Это очень меня порадовало, и я немедленно пошел к нему.
Посоветовавшись и побеседовав с ним, я подал свой листок на рассмотрение. Прочитав его, духовник сказал:
— Ты, любезный друг, написал много пустого. Выслушай: 1) не должно на исповеди произносить тех грехов, в которых ты прежде каялся, был разрешен и не повторял их, а иначе это будет недоверчивость к силе таинства Исповедания; 2) не должно вспоминать других лиц, соприкосновенных к грехам твоим, а только себя осуждай; 3) святые отцы запрещают произносить грехи со всеми подробностями, а признаваться в них следует вообще, чтобы частным разбором не возбуждать соблазна в себе и в духовнике; 4) ты пришел каяться, а не каешься в том, что не умеешь каяться, то есть хладно и небрежно приносишь покаяние; 5) мелочи ты все перечел, а самое главное опустил из вида, не объявил самых тяжких грехов, не сознал и не записал, что ты не любишь Бога, ненавидишь ближнего, не веруешь слову Божию и преисполнен гордостью и честолюбием. В этих четырех грехах вмещается вся бездна зла и всё наше душевное развращение. Они — главные корни, от которых происходят все отростки наших грехопадений.
Услышав это, я удивился и возразил:
— Помилуйте, преподобный батюшка, как же можно не любить Бога, Создателя и Покровителя нашего! Чему же и верить, как не слову Божию, в нем все истинно и свято. А каждому ближнему я желаю добра, да и за что же мне его ненавидеть? Гордиться же мне нечем: кроме бесчисленных грехов моих, я ничего похвального не имею. И куда мне по моей бедности и болезням сластолюбствовать и похотствовать? Конечно, если бы я был образованный или богатый, то, конечно, был бы виноват против сказанного вами.
— Жалко, любезный, что ты мало понял, что я тебе объяснил. Чтобы скорее вразумить тебя, вот дам тебе списочек, по которому я и сам всегда исповедаюсь. Прочти и ты ясно увидишь точные доказательства всего того, что я тебе сейчас говорил.
Духовник подал мне списочек, и я стал читать его.
Исповедь внутреннего человека, ведущая к смирению
Внимательно взирая на себя и наблюдая за внутренним состоянием, я уверился, что не люблю Бога, не имею любви к ближнему, не верю ничему религиозному и преисполнен гордостью и сластолюбием. Все это я действительно нашел в себе после подробного рассмотрения своих чувств и поступков, как-то:
Я не люблю Бога. Ибо если бы я любил Его, то непрестанно размышлял бы о Нем с сердечным удовольствием, каждая мысль о Боге доставляла бы мне отрадное наслаждение. Напротив, я гораздо чаще и охотнее размышляю о житейском, а помышление о Боге составляет для меня труд и сухость. Если бы я любил Его, то собеседование с Ним через молитву питало бы меня, наслаждало и влекло к непрерывному общению с Ним. Напротив, я не только не наслаждаюсь молитвой, но молясь, чувствую труд, борюсь с неохотой, ленюсь и готов поскорее заняться чем-нибудь другим, маловажным, чтобы только сократить молитву. В пустых делах время летит неприметно, а при занятии Богом, при поставлении себя в Его присутствие, каждый час мне кажется годом. Если кто-то кого-то любит, то в течение дня беспрестанно о нем мыслит, воображает его, заботится о нем и при всех занятиях любимый человек не выходит из мыслей; а я едва ли выделяю и один час в день, чтобы глубоко погрузиться в размышление о Боге и воспламенить себя в Его любви, а двадцать три часа охотно приношу ревностные жертвы страстным моим идолам!… В разговорах о предметах суетных, низких для духа, я бодр и чувствую удовольствие, а при рассуждении о Боге я сух, скучлив и ленив. Если же невольно бываю увлечен другими к беседе божественной, то стараюсь скорее переходить к темам, льстящим моим страстям. Неутомимо любопытствую о новостях, гражданских постановлениях, политических происшествиях. Жадно ищу удовлетворения моей любознательности в науках светских, художествах, приобретениях, а поучение в Законе Господнем, в познании о Боге, религии не впечатляет меня, не питает души моей, и я это считаю не только несущественным занятием христианина, но как бы сторонним и побочным предметом, каким я должен заниматься лишь в свободное