Более того, сама неизбежность смерти может служить стимулом как можно более полно использовать отпущенное нам на этом свете время. Чрезмерно долгий век лишил бы нашу жизнь остроты и смысла, ощущения ценности каждого дня. Неясно, способны ли мы, получив дополнительную вторую жизнь, достигнуть большего, чем великие писатели, композиторы, художники и ученые былых эпох. Вполне возможно, что мы будем проживать долгий век скучая и ни к чему не стремясь. И как я уже говорил ранее, это может вылиться и в общественный застой, поскольку инициаторами многих крупных социальных изменений всегда были представители более молодых поколений.
Навязчивые мысли о смерти, вероятно, свойственны только человеку. Лишь случайная эволюция нашего мозга и сознания и появление языка, позволяющего передавать наши страхи, привели к тому, что представители нашего вида так зациклены на собственном уходе. Писательница Эллисон Ариефф однажды с иронией отметила, что именно культура Кремниевой долины, порождающая гаджеты, сконструированные так, чтобы они устаревали и выбрасывались уже через пару лет, кажется, больше всех одержима мечтой о вечной жизни. Эллисон приводит слова другого автора, Барбары Эренрайх: «Вы можете думать о смерти с тоской или со смирением и делать все, лишь бы отсрочить ее приход. Или, что более разумно, думать о жизни как о кратком перерыве в вечности вашего небытия и использовать эту недолгую возможность, чтобы наблюдать и исследовать живой и неизменно удивляющий нас мир вокруг». По мнению Ариефф[434], сама человеческая природа неотделима от осознания нашей смертности.
Во время недавней поездки в Индию я познакомился с Ганешем Дэви, лингвистом, который изучал десятки примитивных племен, живущих в лесу. В Индии насчитывается более сотни языков, многие из которых сейчас в некотором смысле тоже умирают: есть языки, на которых говорят лишь несколько человек, и, значит, они скоро исчезнут. Ганеш сказал мне, что сам он не боится смерти. Я было усомнился в этом, но он рассказал, что однажды в экспедиции его укусила ядовитая змея и мысль о близкой смерти не вызвала в нем ни страха, ни паники. Я спросил, почему же он не испугался. И Дэви ответил, что нашу личность нам следует воспринимать как часть чего-то большего: семьи, сообщества, народа… точно так же, как все клетки нашего тела являются частью тканей, органов и организма в целом. Миллионы наших клеток умирают каждый день. Мы не только не оплакиваем их смерть, мы просто не осознаем ее. Но даже если умрем мы сами, ни человечество, ни тем более жизнь на Земле не прекратят свое существование. Наши гены продолжат жить в нашем потомстве или в других членах рода. Жизнь на планете не прерывается несколько миллиардов лет, а мы, отдельные существа, приходим и уходим.
И все же, если появится некто и предложит таблетку, обеспечивающую нам дополнительные десять лет здоровой жизни, вряд ли найдется тот, кто от нее откажется. Я причисляю себя к более философски настроенному лагерю и все-таки ежедневно принимаю несколько антивозрастных лекарств: таблетки для нормализации давления, статин для снижения уровня холестерина и небольшую дозу аспирина для профилактики тромбов. Все это должно предотвращать инфаркт и инсульт и таким образом продлить мои дни. Было бы лицемерием отрицать, что я пытаюсь бороться с проблемами, связанными со старением. Врачей удивляет, сколько людей, даже при неизлечимой болезни, причиняющей невыносимые боли, хотят всеми средствами продлить свою жизнь, пусть даже всего на несколько месяцев или даже дней. Воля к жизни глубоко укоренена в нас, даже если в какие-то моменты мы начинаем воспринимать ситуацию более трезво.
Около десяти лет тому назад Исследовательский центр Пью изучал отношение американцев к перспективе жить значительно дольше. Участники опроса верили в победу над раком и создание искусственных конечностей и успехи в продлении человеческого века оценивали в общем позитивно. Но при этом более половины заявили, что замедление процесса старения не лучшим образом скажется на обществе. На вопрос, готовы ли они сами пройти какую-то терапию, продлевающую жизнь, большинство ответили отрицательно, но две трети опрошенных предположили, что другие люди на это согласятся. Большинство сомневались, что люди, в среднем живущие до 120 лет, появятся ранее 2050 г. Подавляющее большинство считали, что каждый должен иметь возможность пройти такую терапию, если он этого хочет, при этом две трети ответивших предположили, что доступ к ней получат только очень состоятельные люди. Также около двух третей опрошенных отметили, что увеличение срока жизни увеличит нагрузку на природные ресурсы. Примерно шестеро из десяти предположили, что ученые-медики будут предлагать методы такой терапии, еще не понимая сами, как тот или иной метод сказывается на здоровье пациента, и что такая терапия по сути своей противоречит природе. Столь трезвое отношение[435] американцев к этой теме на фоне непрекращающейся вокруг нее шумихи, безусловно, обнадеживает.
В этой книге я рассказал о том, как успехи молекулярной биологии проливают свет практически на все аспекты старения, но часто высказывал недоверие по поводу тех или иных «чудес». Надеюсь, читатели не только получат представление о биологических механизмах старения, но и с большим знанием дела смогут интерпретировать сообщения в СМИ и пиар-акции, касающиеся каждого нового «прорыва», сами решая, насколько правдоподобны эти заявления. Время, необходимое для перехода от теоретического открытия к практическому использованию, предсказать невозможно, оно варьирует в очень широких пределах. Понадобилось три столетия, чтобы открытые Ньютоном законы механики позволили строить ракеты и летать в космос. Больше ста лет прошло, прежде чем теория относительности Альберта Эйнштейна нашла применение в системе GPS, которая используется в смартфонах для определения нашего местоположения. Ни Эйнштейн, ни Ньютон даже отдаленно не представляли, каким образом мы воспользуемся их открытиями. В других случаях этот путь много короче: открытый Александром Флемингом в 1928 г. пенициллин меньше чем через 20 лет начали использовать для лечения людей. С такими деньгами и энтузиазмом, которые вкладываются в современные исследования старения, крупные прорывы могут произойти даже не через десятилетия, а через считаные годы, но сама сложность феномена старения делает любые прогнозы крайне ненадежными.
Мы находимся на перепутье. Революция в биологии идет полным ходом. Искусственный интеллект, цифровые технологии, физика, химия и инженерия проникли в ту область, которая ранее безраздельно принадлежала биологам. На стыке наук создаются новые методы и все более сложные инструменты для работы с клетками и генами, позволяющие двигаться вперед во всех областях науки о жизни, включая исследование старения.
Я много раз подчеркивал взаимосвязь старения и рака. Биологические причины того и другого чрезвычайно сложны. Рак – это не какое-то отдельное заболевание, точно так же и старение имеет не одну, а множество взаимосвязанных причин. Прошло полвека с тех пор, как президент Никсон объявил в 1971 г. «войну против рака». Сегодня мы знаем о биологии онкологических заболеваний несравнимо больше, и это порождает неиссякающий поток новых и постоянно совершенствуемых методов лечения, которые спасают или продлевают миллионы жизней. Сегодня труд талантливых ученых и деньги, вложенные в исследование старения, сопоставимы с нашими усилиями по борьбе с раком. А это значит, что и в этой области рано или поздно мы добьемся больших прорывов, даже если потребуется немало времени, чтобы эти открытия реально улучшили или продлили человеческую жизнь. Однако следует помнить, что даже сегодня, после полувека напряженной работы, проблема рака не решена полностью. В большинстве стран онкологические заболевания остаются одной из главных причин смерти. И борьба со старением может пойти по подобной траектории, учитывая сложность обоих этих явлений.
Американский ученый и футуролог Рой Амара как-то сказал,