Вдали, встав на поваленное дерево, уже кто-то начал говорить, но Яша не в силах был уловить смысл отдельных слов. Он только чувствовал, что человек этот, лица которого он почти не различал, потрясен случившимся, в голосе его – гнев, возмущение, скорбь.
– Безвременно пал от руки царских палачей наш добрый товарищ, мастер своего дела, лучший слесарь-лекальщик Иван Андреевич Жигулев. Прошу, товарищи, встать. Почтим его светлую память.
Тесной, сплошной стеной поднялись люди по обеим сторонам лога. И долго стояли, обнажив головы, в суровом, ее сосредоточенном безмолвии, как перед дорогой могилой.
На поваленное дерево встал Борис Абросимов. Первые слова он произнес волнуясь. Потом голос окреп, зазвенел. Борис читал свое стихотворение-песню:
Сошлись рассуждать мы о праве своем, Орда казаков налетела, Послышался залпа ружейного гром, И в воздухе плеть засвистела. Хунхузы царя не жалеют плетей… Нет вужей у нас под рукою, Избили нещадно нас, жен и детей, Кровь наша лилася рекою.
Коротки, энергичны были речи и других выступающих. Ни малейшего разноречия не было в их предложениях. Даже те из многосемейных, которые еще вчера утром готовы были, понуждаемые голодом, принять любые условия, даже и они без колебания подняли руки за продолжение забастовки.
11. ПРОЩАНЬЕ С ОТЦОМ
Борис пришел к Жигулевым поздно ночью. Переметнувшись через огородный частокол, он неслышно скользнул к поленнице, настороженно вглядываясь в полутемный двор. Убедившись, что засады во дворе нет, он шагнул к окну. В тускло освещенной кухне сидела спиной к окну Зоя, перед ней – знакомая Борису библиотекарша Варя Мо-рошкина. В глубине угадывалась фигура Марфы Калиничны. Борис постоял в сенях, нащупывая скобку двери.
При его появлении все словно растерялись и даже как будто испугались в первое мгновение. Варя Морошки на сдернула со стола какие-то тряпки, Зоя, вся вспыхнув, прикрыла обеими руками черную свешивающуюся материю.
– Ой, как нас напугали! – прошептала Варя. – Как же вы попали? У ворот – часовые…
– Присаживайтесь, Борис, – просто, но как-то уж очень устало сказала Марфа Калинична, придвигая табуретку.
Борис взглянул на нее и невольно отвел взгляд в сторону. Как переменилась за одни лишь сутки! Потемнела, осунулась и, может быть, оттого казалась выше и строже. Горе ударило ее внезапно. Она не успела еще очнуться. Отчаяние, глубоко спрятанное отчаяние, билось, трепетало в темных воспаленных от бессонницы глазах.
Помолчав, Марфа Калинична сказала ровным, до странности бесцветным голосом:
– Сашу должны привезти. С отцом проститься. Ждем вот…
– Сашу? – удивленно и радостно воскликнул Борис. – Марфа Калинична, я останусь! Если спросят, скажите, племянник из города.
Марфа Калинична в нерешительности взглянула на девушек: что делать?
– Не выдумывайте, Борис. Как маленький рассуждаете, – проговорила библиотекарша низким добродушным голосом. – Я за себя и то боюсь: привяжутся. Марфа Калинична меня за дочь свою выдаст. Уходите, пока не схватили.
Борис помрачнел. Безрассудность своей просьбы была очевидна и ему, хотя в первую минуту он всерьез поверил в возможность свидания.
– Ну, я хоть немножечко посижу, – попросил он.
Марфа Калинична ушла в комнату, из которой сквозь спущенные парусиновые шторы пробивался тусклый, розовый свет. Оттуда, казалось, лилась та сковывающая, скорбная тишина. Ее Борис ощутил сразу же, как переступил порог.
Морошкина знаком подозвала его к столу.
– Надписи пришиваем, – прошептала она, раскинув перед ним широкую черную полосу материи с намалеванными на ней буквами: «Жертва царского произвола». Комитет заказал. К утру дошьем. И возложить на гроб мне поручили. Не знаю, что будет. Мужиков-то, наверно, не допустят до гроба…
Борис присел около Яши. Он не видел его со вчерашнего дня и внутренне подивился тому, как резко выступило в лице младшего Жигулева сходство с Александром, сходство, которого он раньше не примечал. Тот же открытый упорный лоб, те же серые серьезные большие глаза и тот же рот, твердый, не по-детски сжатый. Борис протянул ему руку, и Я га а, шевельнувшись, благодарно сжал ее шершавой ладонью, ладонью рабочего.
– Я схожу туда? – шепотом спросил Борис, кивнув в сторону комнаты.
Поднявшись, пошел, едва ступая на носки. В переднем углу мигала красная лампадка. Две восковые свечки, воткнутые перед изголовьем, бросали тусклые блики на георгиевский крест, приколотый к груди. Позади стола, вдоль тела, стояли сдвинутые в один ряд фикусы и другие комнатные цветы, образуя зеленый навес. Пахло хвоей, набросанной на полу. Борис постоял, глядя на лицо Ивана Андреевича, и отошел.
– Как спит, – прошептал он.
Губы Марфы Калиничны судорожно задрожали.
Борис бережно обхватил ее за плечи и повел в кухню.
– Потом поплачете, Марфа Кали-нична, сдержитесь как-нибудь…
– Все живы, одного подкосили, – чуть слышно промолвила она и опять горько, навзрыд заплакала.
– Не надо, мама…
Марфа Калинична порывисто притянула Зою к себе и, дрожа от невыплаканных слез-, затихла.
– Не хотели мне Ивана отдавать, – заговорила она, понурившись.- – Вчера побежала в анатомическую, говорят, будет освидетельствование. Сегодня едва выпросила. Мы, говорят, сами схороним… Ой, да что такое содеялось? На покосе он все нас поторапливал: «Скорее, скорее, кабы на сходку не опоздать». Чуял ли он, что навстречу смерти торопится? Белый свет последний часок видит? Может, смерть и пролетела бы мимо, коли бы он не кричал, не ругал злодеев проклятых?… Но, видно, столь горько было на душе, что не стерпел, выкрикнул, излил весь гнев свой праведный…
Борис неловко переминался на месте. Слезы навертывались на глаза. Откашлявшись, сказал, что комитет крепко готовится к среде: будет демонстрация в городе и митинг у могилы.
При этих словах Марфа Калинична еще ниже понурила голову. Сказ-ала с виноватым видом:
– Завтра будут похороны…
– Как завтра? – вскрикнул Борис, пораженный сообщением. – Заставили вас? Да?
Помолчав, не поднимая головы, Марфа Калинична стала рассказывать:
– Сегодня рассылка из завода был. Говорит: «Вас требуют в контору сейчас же». Я испугалась. Думаю, не случилось ли что с Сашей? Опять думаю: пет, вызвали бы тогда в полицию. Прихожу в управление. «Вдова Ивана Жигулева? Пожалуйста, пожалуйста». Да, говорю, вдова убитого казаками. Они немного смешались. Провели меня в какой-то кабинет. «Пожалуйста, проходите. С вами хочет побеседовать вице-губернатор». Думаю, неспроста. Что-то им от меня надо. А что – не могу догадаться.
– Это куда вас привели? К горному в кабинет, что ли?
– Не знаю, куда. Но горного там не было, я его в лицо знаю. А сидел этот вице-губернатор. Худощавый, быстрый такой, но уже в годах. «Садитесь»,