Член губернского комитета, которого Борис спустя часа четыре разыскал в городе, сказал озабоченно:
– Да, тело могут выкрасть, бывали такие случаи. Они, очевидно, пронюхали о наших приготовлениях. Вчера пригнали еще роту солдат. А у тюрьмы такая охрана, что близко не подойди. Митинг едва ли удастся устроить. Может сорваться и демонстрация. Маленькая кучка на улице соберется – ее уже разгоняют. В общем, надо быть начеку. Засаду обязательно устройте. Оружие есть?
– Нам бы бомбочек пару, – сказал Борис.
Член комитета помолчал, что-то соображая.
– Хорошо. Только шпика за собой не приведите.
Дом, где помещалась подпольная химическая лаборатория, стоял в коротком безлюдном переулке, на самом берегу небольшой овражистой речки. Борис постучал в ворота. Со двора донесся негромкий женский голос:
– Кто там?
– Свой.
Это был пароль. Калитка приоткрылась. Молодая, лет тридцати пяти женщина прочла поданную Борисом записку и сказала:
– Идемте.
Она оставила его в кухне, где топилась русская печь, и прошла за перегородку. Оттуда послышался шепот, кто-то засветил лампу и стал медленной осторожной поступью спускаться вниз, очевидно, в подвал. Минут через пять женщина подала Борису две бомбы, похожие на жестяные коробки, и коротко объяснила их устройство и способы обращения.
– Можно.
Вечером, как только стемнело, Борис позвал Ивана Ширипкина. Они пробрались задами в огород к Жигулевым и залегли в траву подле частокола, откуда видны были крыльцо и дорожка, ведущая к сараю.
Бомбы – обыкновенные жестяные коробки, начиненные взрывчатым веществом, лежали у Бориса за пазухой. Он достал одну и протянул Ширинкину.
– Как бы ее, кикимору, не стряхнуть, – проворчал Иван, высвобождая из-под себя занемевшую руку. – Шутки-то с ней плохи.
Потянуло предрассветным холодком. На востоке начали прорезываться золотистые стрелки зари.
По улице вдруг застучали колеса и смолкли у ворот. Иван и Борис припали к траве. Кто-то черной тенью стремительно проскочил через двор. Немного погодя из раскрытого окна кухни донесся повелительный мужской голос, потом – женский, возмущенный, Марфы Калиничны.
Отчетливо долетел грубый требовательный окрик:
– В пять и ни минутой позже! А гроб – не ваша забота.
К воротам пронесся мундир с мотающейся на боку шашкой. Задребезжали колеса, зацокали копыта, и все смолкло.
Юноши переглянулись.
– Все сорвалось, – быстро зашептала подоспевшая Варя. Скуластое лицо ее дрожало от волнения. – Только что был уездный исправник, приказал через полчаса хоронить. Сам поехал за гробом. Предупредите, кого можно. И убегайте, убегайте поскорее. Весь дом оцеплен казаками.
Не заходя домой, Борис сунул бомбу в укромное место на чердаке, разбудил Окентича (его девчата могли оповестить всю улицу) и опять двинулся к Жигулевым. Но к избе уже нельзя было подойти: от ворот до самого конца Потерянной улицы и по всем прилегающим к ней переулкам скакали конные. Борис повернул к Большой дороге, по которой должна была проходить похоронная процессия. Оказалось, и на Большой дороге, на всем ее протяжении, были выставлены солдатские пикеты.
На углу Потерянной улицы началось движение. С щемящим сердцем следил Борис за мерным неторопливым ходом народа. Это было до жути странное шествие. Впереди, позади и с боков шагали полицейские и солдаты. И так их было много, что небольшая кучка женщин, детей и немногих мужчин, каким-то чудом проскочивших сквозь цепь, казалась идущей под конвоем.
Борис не отрывал глаз от гроба, силясь усмотреть на нем черную ленту. На белом покрывале пестрели одни цветы. Только цветы да венки. Ничего больше. «А ленту с надписью, значит, так и не удалось возложить».
Внезапно процессия остановилась, будто натолкнулась на непредвиденную преграду. Люди разом отпрянули в сторону, и тогда Борис, вздрогнув, отчетливо увидел раскинутую на гробу широкую черную ленту. Но это длилось одно лишь мгновение. В следующий миг чьи-то руки сдернули ее, в гущу надвинувшихся мундиров рванулась тонкая фигурка в белом шарфике и неистово стала бить по лицу одного из полицейских.
(Окончание следует.)
Николай МЕРЕЖНИКОВ
Романтика
Потонули в сумеречных тенях
Луговые дали за рекой.
Теплится упрямо в отдаленье
Белый ствол березки молодой.
Нет вокруг конца бескрайней шири!
Как хозяин, ты пойдешь по ней.
С каждым шагом
мир чудесный шире,
С каждым шагом
мускулы сильней.
И меня романтика исканий,
С компасом,
С тяжелым рюкзаком,
Заставляла вглядываться в камни,
Через чаши рваться напролом.
Через реки вброд переправляла,
Выносила на берег меня
И нередко ночью согревала
Возле догоравшего огня!
Сорок дней
Сорок дней пролетело,
Пролетело недаром.
Стало бронзовым тело
От степного загара.
Много сделано нами!
От горячей работы
Мы пропахли степями,
И ветрами, и потом.
Нас дождями мочило,
Нас валила усталость,
И по капле входила
К нам в сердца
возмужалость!
Юрии ТРИФОНОВ
Строители
Под косынки спрятав ленты,
Три девчонки из РУ
Тянут кладку поутру.
И встают,
как постаменты,
Трубы цеха на ветру.
А к полудню, в искрах газа,
В небе светло-голубом,
Обернутся верхолазы Черным
каслинским литьем.
Соколики
Казалось все довольно просто:
Лепные гряды облаков
Недосягаемого роста
Спустились где-то у логов.
И стоит лишь дойти до леса -
Моими станут в тот же миг.
Я в первый раз для интереса
Пошел за ними напрямик.
Но не успел достичь границы,
Войти в лесную темноту,
– Седые огненные птицы
Уже набрали высоту.
За гранью новою присели,
Опять маня издалека…
Так я иду от цели к цели,
И мне идти вперед,
пока
Неуловимы облака.
Реки – сестры
В. АСТАФЬЕВ
Фото А. Швалева
Так уже повелось на свете, что людям кажутся самыми красивыми те места, где они родились. Особенно повезло Волге. На ее берегах родилось и выросло много знаменитых писателей, поэтов и живописцев. Они-то и воспели ее, прославили. Но вот попал на далекую сибирскую реку Енисей А. П. Чехов и, не в обиду почитателям Волги, сказал, что Енисей, пожалуй, величественней и красивей избалованной вниманием Волги.
У нас, па Урале, есть тоже своя баловница – река Чусовая. Она воспета, описана, заснята и прославлена от начала до конца. Но, не в обиду почитателям Чусовой, следует сказать, что на Урале есть реки не менее, а, может быть, и более красивые,