Очертя голову я бросился в эту on «гну ю аферу. Я знал, свои камни Алла прятала в деревянную шкатулку и ставила ее в угол шкафа под старые тряпки.
Вечером, поправив ей грим и прическу перед последней картиной, я простилая с ней. Торопясь, ока убежала за ширму натягивать свою сетку. Я же хлопнул дверью уборной, но не вышел, а спрятался за портьерой окна.
– Кинлей, вы еще не ушли? – спросила Алла.
Я молчал.
Когда артистка, закрыв комнату на ключ, убежала на сцену, я, растолкав по карманам бриллианты, спустился на улицу по водосточной трубе.
– Потом я прошел, никем не замеченный, через служебный ход и бродил за кулисами, разыскивая Роззи. Ока уже оделась, собираясь идти домой. Я сказал ей, что у меня уже есть такие же бриллианты, как у Аллы Кок! Роззи вытаращила глаза, и мы поехали с ней в какой-то ресторан ужинать.
Дорогой ока забрала эти проклятые камни в свою сумочку, сказав, что так надежней! Мы условились продать их, бросить театр, купить маленький домик и начать тихую, спокойную жизнь. Потом я, как настоящий жених, проводил Роззи до дому и, счастливый, ушел к себе спать.
На другой день черт понес мою невесту к ювелиру – узнавать цену камням. А он ей сказал, что все они – ловкая подделка, стекло!
Я ничего об этом не знал и пришел днем в театр заняться починкой париков. На сцене шла репетиция, но Аллы Кок не было. Говорили, что она, обнаружив вечером пропажу, слегла в постель.
В театр, как ракета, как бомба, влетела моя Роззи. Подскочив ко мне, она, истерически взвизгивая, кричала:
– Вот твои стекляшки, старый обманщик! Вот твой дом, твоя машина, твоя тихая жизнь!
При этом она выхватывала из сумочки ожерелье, браслеты и броши и швыряла мне в физиономию.
– Отдай их обратно своей Алле Кок! – заливаясь слезами, вопила она, привлекая внимание всей труппы.
Через десять минут меня увезли в тюрьму…
Кинлей замолчал, и Мэн, решив, что вопрос исчерпан, лег на свою жесткую койку. Постепенно он уснул.
Немного погодя его кто-то грубо ткнул в бок. Вскочив и протирая глаза, Мэн увидел в своей камере рыжего Фукса. Тот был пьян, левый глаз прищурен.
– Спишь, бандюга! – закричал Фукс и хлестнул плеткой по лицу Мэна. Кровь бросилась в голову оскорбленному Мэну. Он рванулся вперед и, схватив руками Фукса за горло, выкинул его в распахнувшуюся дверь на пол коридора. Он был так взбешен и страшен в этот момент, что тюремщик, поднявшись на ноги, не рискнул повторить своей «экскурсии» в клетку с номером 213.
Ударом ноги Фукс толкнул дверь, и замок автоматически захлопнулся. Затем он надавил красную кнопку протиз камеры Мэна. Койка в камере моментально отцепилась, ударилась о стенку и повисла. Мэн почувствовал, что пол его камеры быстро раскаляется. Он начал перебирать ногами. Ни стола, ни стула в камере не было, а койка висела теперь, прижавшись к стене, и не могла служить убежищем. Фукс, стоявший у решетки, хохотал:
– Танцуй, собака, всю ночь, пока не изжаришься! – крикнул он и, довольный, зашагал вниз по спиральному спуску.
– Ах, подлецы, что придумали! – бормотал Мэн, все чаше и чаще перебирая ногами.
– Прыгай на решетку! – крикнул ему Кинлей из соседней камеры.
Мэн вскарабкался на решетку и, как обезьяна, уцепившись за нее руками и ногами, провисел до утра…
На другой день все 12 этажей тюрьмы гудели, как улей. Арестанты прильнули к углам решеток и пересказывали своим невидимым соседям, как новичок № 213 вышвырнул ночью рыжего Фукса из своей камеры.
К полудню предприимчивые тюремщики при раздаче чечевичной похлебки за соответствующее вознаграждение сунули некоторым арестантам свехше утренние газеты. Тюрьма узнала: М» 213 – это МЭН! Тот самый, который в течение нескольких лет опустошал банки и грабил отдельных богачей методом более простым, чем ухищрения конкурирующих с ними монополий: он просто взламывал их сейфы!
При этом Мэн был весьма деликатен: он обязательно оставлял свой автограф, чтобы полиция не ломала голову зря и не путала его с другими взломщиками. Честолюбие бывает и у бандита!
Мэн завоевал особую симпатию у 999-ти человек, заключенных в стальном зверинце, особенно тогда, когда они узнали, что он одиннадцать раз уходил из рук полиции! Стены любой тюрьмы не могли удержать его и послушно раскрывались перед ним, как и дверцы денежных сейфов.
Среди арестантов было заключено 827 пари: уйдет ли Мэн и на этот раз, обманув рыжего Фукса? Это был бы первый побег из столь знаменитой тюрьмы.
Кинлей и Мэй, опять сойдясь у границ своих решеток, обсуждали вопрос: как бежать? Все известные способы, как взятка, подкоп, взрыв, слезоточивые газы, ядесь были неприменимы.
– Да… – проговорил Мэн. – из этой проклятой дыры может выходить бесконтрольно один лишь Фукс!…
– Гениальная мысль! – вскричал Киилей. – Вы должны быть Фуксом. И я сделаю вас Фуксом!
Кинлей кинулся к другому концу решетки, чтобы передать по «беспроволочному телефону» такой приказ:
«Алло, всем, всем!… Немедленно нужны десять горстей самых рыжих, самых длинных волос для Мэна! Он хочет одурачить Фукса!»
Среди тысячи арестантов было 47 рыжих. Однако «самых рыжих» было всего 8 человек. Вся тяжесть выполнения затеи Кинлся легла на головы восьми экстра рыжих арестантов. Из-за решеток огненных индивидуумов высовывались согнутые дугой проволочки с клочками волос. Их перехватывала рука соседа. И так пригоршни этого рыжего пламени перебегали из камеры в камеру, пока не попадали в руки Книлея.
Мэн десятки раз должен был примеривать остов парика, а Ккнлей, выставив из-за решетки обломок зеркальца, подмечая все недостатки и, забрав парик обратно, исправлял их.
Используя все скудные возможности тюрьмы, Кинлей создал великолепный парик, уср-т брови и баки, которые молниеносно преображали Мэна в рыжего Фукса. Это был шедевр парикмахерского искусства! За такое волосатое произведение Кинлей был достоин избрания в члены парижской академии или установки бронзового памятника!…
Между тем, Фукс, не подозревая о появлении его двойника, как всегда, по ночам посещал коридор тюрьмы, останавливаясь у камеры № 213. Он будил Мэна своими пьяными ругательствами и каждый раз ехидно спрашивал:
– Когда же ты побежишь, бандюга? Жалкий хвастун! Ни один человек еще не ушел из под замков!
– Не торопись, рыжая морда! – отвечал ему Мэн. – Меня здесь через два дня не будет, а ты получишь хорошую встрепку, драная крыса!
– Хо-ло-хо! – грохотал Фукс на всю тюрьму. – Если ты пе сбежишь через