Сейчас смешно не было. Рэм постоял, закрыв глаза. Нужно было звать на помощь. Или валить по-тихому. Или пульс у бедолаги проверить, хотя Рэм точно знал, что пульса уже нет – в этом полынь никогда не ошибалась. Вот и теперь через тьму под веками она дышала на Рэма сухой горечью. Рэм всмотрелся в темноту. Вопреки уверенности, в ней что-то пульсировало. Красное и яркое, как сигарета, зажженная на крыльце среди ночи. Рэм открыл глаза, сияние исчезло. Закрыл снова – вот оно. А в его пульсации было что-то манящее. Будто мерцание в ритме Морзе. СОС. Сюда очень скоренько, Ромушка. Скоренько очень сюда.
И Рэм пошел. Прямо с закрытыми глазами через всю эту полынную вонь. Шарил руками перед собой, как слепой, но полынь вела его крепко – ни разу не оступился, не врезался в мясные туши, резво нашел теплого еще мужика с сосулькой в глазу и даже липкую застежку в нагрудном кармане ловко расклеил. Но стоило просунуть в нее пальцы, как голову понесло, как на каруселях, что поутру идут в подарок каждому, перебравшему вечером. Рэма бы вытошнило, да было нечем. Он сглотнул горькую слюну и открыл наконец глаза. Застывшее лицо мужика выражало удивление. От этой жизни он, очевидно, ожидал много чего, но не смерть от замерзшей воды в глазу.
«Снегом острым прямо в глаз – это раз», – раздался в голове скрипучий голос. Рэм отмахнулся бы от него, вот только пальцы нащупали в чужом кармане тонкую книжицу паспорта. И от одного это прикосновения сразу стало так мучительно и хорошо во всем теле, что Рэм застонал через стиснутые зубы. Попятился, как был, полусогнутый, и рванул к воротам. Снаружи было так оглушающе светло, что Рэм заслонил лицо локтем. Он шагал через территорию завода, а в руках у него наливался могильным холодом паспорт. Может, их тоже хоронят? На секретном кладбище, в маленьких плоских гробиках. Заберите свидетельство о смерти, сдайте нам паспорт, мы его должны со всеми почестями… Интересно, кто разбирается с отцовскими документами? Кто-то же разбирается? Или все замерли в ожидании, когда сын почившего наконец соберется с мыслями и начнет уже вести себя как взрослый. Мыслей хватило, чтобы быстрым шагом пересечь двор и оказаться по другую сторону КПП.
Там уже стояла вишневая тачка с приветственно открытой пассажирской дверцей. В нее Рэм и упал, прижимая к груди чужой паспорт.
Черное на красном
Машина пахла вишней. Не воздух в ней, не вонючка, прилепленная на лобовое, нет. Вся машина пахла вишней. Сочной, июльской, в капельках воды. После вони перемороженного мяса запах этот показался Рэму подарком. «Подарочком», – проскрипел у него в голове голос старика. Во вспотевших ладонях обложка паспорта стала липкой и скользкой. Рэм осторожно расцепил пальцы одной руки и вытер их об обивку сиденья.
– Ты поаккуратней там, – прикрикнули на него с водительского сиденья.
И Рэм наконец присмотрелся, кто его, собственно, везет: красный бомбер, темные короткие волосы, кольца серебряные на каждом пальце. Рэм попытался сесть ровнее.
– Куда едем? – спросил он, добавляя в голос расслабленную ленцу, но вышло не очень.
– Да ты уже приехал, я гляжу. – Легкий смешок. – Первый, что ли, у тебя?
– Кто? – переспросил Рэм, но паспорт стиснул покрепче.
Девушка коротко обернулась, поджала губы.
– Добытчик, – бросила она. – Не переживай, отбирать не стану, что нашел, то твое.
– Куда мы едем? – с нажимом повторил Рэм.
Они как раз покинули черту города и двинули по трассе в сторону Москвы.
– У Гуса приемный пункт недалеко, пристегнись только.
И задала такой вираж, обгоняя впереди идущую «приору», что Рэм завалился на бок. Пришлось пристегиваться. Пока он возился, девушка включила музыку: гитары, бубнящий голос, неровный ритм, словом, типичное модное инди. Рэм скривился. Девушка будто услышала и сделала громче. Рэм полез в карман, достал наушники и врубил в телефоне рандомный выбор трека. Заиграл совсем уж олдскул, зато такой, что в носу тут же закололо.
Ровный бег моей судьбы,
Ночь, печаль и блеск души,
Лунный свет и майский дождь
В небесах[3].
Рэм откинулся на кресле и затих, только пальцы продолжали сжимать паспорт мужика, оставшегося на полу в холодильном цехе. Думать о нем не хотелось, но в темноте под веками он лежал себе и молчал, никуда не девался. Не думай про меня, Ромка, не вспоминай. Свидимся когда, обсудим эту твою холодность, так сказать. На заре как раз. Рэм выдернул наушники. Они повисли в руке как две мертвые гадюки. Даже шипели похоже.
– Дэт-метал, что ли? – насмешливо поинтересовалась девушка.
Не ответить было бы глупо, так что Рэм буркнул:
– Да старье. «На заре». Была такая группа…
– «Альянс», да. Папа слушал, когда я мелкая была. – Помолчала, перестраиваясь в правый ряд. – А тебе не кажется, что это очень… Ну, полынная, короче, песня?
– В смысле?
Рэм свернул проигрыватель, спрятал наушники. Все одной рукой, вторая продолжала крепко держаться за паспорт. Девушка замялась, просигналила кому-то, потом все-таки ответила:
– Ну, голоса эти, что зовут. Заря опять же. Как-то туманно все, не знаю. – Она взлохматила волосы. Пожала плечами, ткань куртки захрустела от движения. – Хотя мне теперь все кажется про нас. Смысл какой-то ищу, короче, в балагане этом. А ты?
Пока Рэм думал, как бы слиться с разговора, они свернули к ряду складских ангаров. Иногда Рэм привозил сюда товар. Иногда забирал его отсюда. Но в целом местечко было не самое живописное. Девушка зарулила к подъездным воротам крайнего здания и заглушила мотор. Обернулась на Рэма. Глаза у нее были темные и чуть раскосые.
– Значит, смысл ты не ищешь? Только подарочки?
Прозвучало осуждающе, и Рэм привычно скривил губы:
– Один вот нашел. Не жалуюсь. Показывай давай, куда его девать теперь.
Она хмыкнула, протянула ладонь:
– Можешь мне отдать, я отнесу.
Рэм фыркнул, толкнул дверцу и выбрался наружу. День был сухой и жаркий. Ветер носил по двору у ангара пыль и пакет из «Пятерочки». Чуть дальше была остановка, так что до города Рэм мог добраться самостоятельно, но сначала стоило разобраться с чертовым паспортом. Мама тяжело вздохнула в голове Рэма, тот дернул плечом и пошел к ангару. Почти сразу за спиной раздались поспешные шаги.
– Да стой ты!
Пришлось остановиться и подождать.
– Сейчас зайдешь, там сортировка хлама всякого, а у стены баки стоят. – Она остановилась шагах в двух, обхватила себя за локти. – Нужно положить во второй. На нем еще стикер идиотский,