К побегу готовлюсь заранее. В поездку одеваюсь удобно — джинсы, футболка, кеды. На вопрос Раиля — почему не в платье и туфлях? — отвечаю, что запись даже одной песни может длиться часами, и все это время я буду на ногах. На каблуках быстро устану.
Но одежда далеко не все. Мне нужны средства, хотя бы на первое время. Раиль был щедр и подарил мне пару гарнитуров — серьги, колье, кольца. Все дорогое, с настоящими камнями.
Открыв шкатулку, куда я складывала все его подарки, долго смотрю на них. Украшения не вызывают во мне эмоций. Меньше всего хочется их трогать. Ведь они от него.
Но выбора особо нет. Без средств на существование долго не протяну. Само собой я не могу вернуться в интернат. Оттуда меня мигом отправят обратно к Раилю.
— Считай это компенсацией за все, что с тобой здесь делали, — говорю сама себе и прячу украшения в сумочку.
Гордость корчится в муках, но я заталкиваю ее подальше. Совесть, гордость, самоуважение — рядом с Раилем Алаевым все это непозволительная роскошь, на которую у меня нет права. Я просто делаю, что могу, и молюсь, чтобы это сработало.
Увы, все оказывается сложнее. Гораздо. Студия звукозаписи, куда меня привозят, расположена в подвальном помещении.
Здесь все оборудовано по высшему разряду — дорогая техника, звукоизоляция. Чего здесь нет, так это окон. Я снова заперта в четырех стенах и рядом надзиратель-охранник.
Осознав это, еле сдерживаю стон. Неужели ничего не выйдет и все мои старания напрасны?
Нас встречает улыбчивая девушка с пирсингом в носу и синими прядками в волосах. Она представляется Ингой и говорит, что сегодня будет моим звукооператором. Она вежлива и предлагает напитки, но у меня нет сил даже на ответную улыбку.
— Вы подождите здесь, — Инга указывает охраннику на диван в гостевой комнате. — В студии не должно быть посторонних шумов. А мы пройдем на запись, — кивает она мне.
Вскоре между мной и охранником оказывается толстая дверь студии, но это ничего не меняет. Отсюда нет другого выхода.
Инга долго расспрашивает о диапазоне моего голоса, о том, что будем записывать. Она профи, это сразу чувствуется. А вот я отвечаю невпопад. Этот день должен был стать самым счастливым в моей жизни! Я всегда мечтала попасть в студию звукозаписи. И вот я здесь. Но ничего не чувствую, кроме всепоглощающего разочарования.
В итоге Инга проводит меня к микрофону и ставит музыку. Я пою. Точнее пытаюсь петь. Звуки, покидающие мой рот, больше похожи на стоны раненого животного. Кажется, еще немного — и я в самом деле разревусь. Да что ж мне так не везет?!
Наверное, Инга считает меня бездарностью. Богатый папик оплатил развлечение своей безголосой любовнице. Мне неловко перед девушкой, но я ничего не могу с собой поделать. Похоже, Соловьи не поют не только в неволе, но и когда несчастливы.
— Так, ладно, — не выдержав, Инга выключает музыку. — В чем дело?
Нас разделяет толстое стекло, и я слышу ее голос через микрофон. Возможно, поэтому мне так легко признаться. Или я просто уже дошла до точки. Но слезы вдруг сами катятся по щекам. Я всхлипываю, зажимаю рот рукой, пытаюсь подавить истерику, но она сильнее меня.
Вскоре я уже рыдаю взахлеб и ничего не могу с этим поделать. Плотину прорвало. Наверное, рано или поздно это должно было случиться.
Инга вскакивает из-за пульта и бежит ко мне.
— Ты чего? — она выглядит растерянной. — Кто тебя обидел? Тот мужик в гостевой?
Я киваю головой, потом качаю. И да, и нет. Не могу толком объяснить. Еще и потому, что помню, как закончился вечер для мужчины, у которого я просила помощь. Со мной лучше не связываться, это опасно для жизни.
Но Инга настойчивая. Она усаживает меня в кресло, приносит воды, заставляет выпить, а потом требует объяснений. И я неожиданно для себя рассказываю. Мне необходимо с кем-то этим поделиться, а с чужим человеком всегда проще.
— Да уж, попала ты, подруга, — тянет Инга и оглядывается на дверь в гостевую.
Я вздрагиваю.
— Не бойся, — успокаивает она. — Дверь запирается изнутри. Охранник не войдет.
— Но и я отсюда не выйду, — усмехаюсь горько. Слезы к этому времени высохли, но легче не стало.
— Есть запасной выход, — Инга кивает куда-то в сторону. — Можешь уйти через него.
Я дергаюсь в указанном направлении, но тут же останавливаюсь.
— У тебя будут неприятности, — признаюсь честно. — Он не простит.
— Что он мне сделает? — пожимает она плечами. — Уволит? Да пускай, я не держусь за это место. В асфальт закатает? Так девяностые прошли. Если я не узнаю, куда ты пошла, с меня нечего будет взять.
Я смотрю на нее и не верю, что незнакомая девушка готова рискнуть, чтобы мне помочь. Подруга бросила меня, не захотела связываться, а посторонняя девчонка не побоялась. Неужели еще существуют добрые бескорыстные люди?
Будто почувствовав мои сомнения, Инга поясняет:
— Я сама когда-то прошла через похожее. Конечно, меня не похищал миллиардер, — она криво усмехается. — Меня просто… — сглатывает ком, — в грязной подворотне. Но какая разница, где тебя берут против воли — на земле или на шелковых простынях? Все равно ощущается одинаково погано.
За полчаса мы становимся чуть ли не лучшими подругами. Жаль, пора расставаться. И номер я свой оставить не могу. Хотя бы потому, что у меня нет телефона. Мне опасно брать сотовый, его легко отследить.
Инга проводит меня до запасного выхода. Мы обнимаемся на прощание.
— Там за дверью лестница ведет наверх. Поднимешься по ней и попадешь в подворотню, а дальше выйдешь на улицу. Я пока включу фонограмму для твоего громилы. Пусть думает, что мы записываемся. Часа два я его продержу.
— Спасибо. За все, — киваю я напоследок.
На лестнице темно, я с трудом различаю ступени. Свет пробивается лишь наверху, падает тонкой полоской от двери. Я поднимаюсь к этому свету, и кажется, будто выползаю со дна бездны к небесам.
Выбегаю на улицу, хватаю ртом воздух, но не позволяю себе мешкать. Скорее прочь отсюда!
Я точно знаю, куда идти. У меня тоже есть связи. Конечно, не такие, как у Хозяина. У него бизнесмены, медиамагнаты, судья и прокуроры, все сильные мира сего.
У меня таких знакомых нет. Мои связи — изнанка этого города, его дно. Когда растешь в интернате, невольно сталкиваешься со всякого рода