Николай открыл сразу. Высокий, сутулый, с длинной шеей, как у птицы, и глазами, в которых метались тревога и детская простота.
— А, это вы, здрасьте, — смущенно произнес он. — Мама ушла в гости к Полине, заходите.
Кажется, хозяин перепутал Малышева с кем-то, впрочем, судя по тому, что успели поведать о Зюзине местные, человеком он был с некоторыми странностями.
Сергей прошел в дом, тут пахло медом и чем-то подгоревшим. На столе он заметил стопку блинчиков, от которых шел пар.
— Угощу вас, — с улыбкой произнес Николай, приглашая гостя за стол.
— Меня зовут Сергей, — представился гость. — Николай, я не к матери, к тебе пришел.
Мужчина кивнул, вопросов не последовало.
— Николай, ты ведь у Марфы бывал?
— Бывал, — кивнул тот. — Дрова поколоть, снег почистить. Одинокая ведь, дочь в областном центре давно живет с семьей. Марфа добрая и пироги с брусникой вкусные печет.
— Ты и сам не лыком шит, — заметил Малышев, макая горячий блин в блюдце с медом.
— Мать научила, — радостно закивал Николай.
— Слышал, что Марфа хотела исповедаться?
— Было дело, говорила, надо бы перед Рождеством. Я ей тогда сказал: «Чего вам, бабушка, каяться? Вы и мухи не обидите». А она мне — нет, мол, есть грех, большой. Тебе, говорит, не понять.
— Что еще говорила?
Николай замялся.
— Сказала, что точно решила снять грех с души, который семь лет за пазухой держит, что человека из города позвала. Я не понял, про что она, зачем на исповеди кто-то кроме батюшки? Подумал, может, врач какой.
Сергей нахмурился.
— Ты кому-то об этом рассказывал?
Тот задумался, почесал густую бровь.
— Я, когда на ферме помогал, с Семенычем разговорился. Он к Рождеству готовился, я и сказал тогда, что хочу исповедаться перед праздником, как баба Марфа, только грехов на ум не приходит, попросил помочь, подсказать, в чем я грешен. Ну он и спросил, что это я вдруг, а я ему про бабкины намерения и рассказал.
— Что именно? — напрягся Малышев.
— Ну что не хочу я семь лет в душе грехи носить, чтоб потом из города людей звать пришлось.
— А он что?
— Лопату из рук у меня выхватил и говорит: ступай, мол, отсюда. Я и ушел.
Сергей приподнялся на стуле.
— Когда это было?
— Дня два назад, может, три. Я в стойлах помогал, а он на погрузчике был. Мне там работы часа на два оставалось, не знаю, что на него нашло…
— Ваш разговор кто-то еще слышал?
Мужчина призадумался.
— Тракторист с фермы, Егорка, он мог слышать, но точно не скажу.
— Ты не жил в Лиходееве, когда девушка пропала семь лет назад, Лена?
— Нет, мы в Ясной жили, только там дом плохонький был, вот сюда и перебрались с матерью, когда дед Ваня помер.
— А Семеныч? — Сергей смутно припоминал, что бригадира местной фермы, кажется, звали Петром Семеновичем Рыбаковым.
— Так Рыбаков — главный по коровам, — весело подмигнул Николай.
Выходит, память Малышева не подвела.
— Николай, а у Марфы, когда она тебе о намерении покаяться рассказала, никого в доме не было?
— Так мы снаружи были.
— Проходил, может, из соседей кто-то?
— Дуню Лосеву в тот день точно видел возле дома Марфы, но в какой момент это было, не скажу — запамятовал.
Сергей вышел от Николая с тяжестью в груди. Ветер усилился, хлестал по лицу, по щекам метался редкий сухой снег. Он шел обратно к клубу, мысленно перебирая все, что уже знал.
Старушка собиралась покаяться, просила пригласить его, значит, знала: кто-то из прошлого, связанный с тем давним делом, все еще рядом. Раньше боялась, а теперь, когда жизнь близилась к неизбежному финалу, страх, должно быть, отступил.
Николай услышал о ее планах, сболтнул об этом на ферме. Он-то не жил в деревне, когда исчезла Лена, и не мог догадаться, что Марфа могла что-то видеть в тот злополучный день. Да и откуда ему было знать, что ее покаяние касалось дела Лены?
Дом Марфы — у самой фермы. Что она могла разглядеть через окно в тот злополучный день? Перед глазами встала картина: одинокая старушка сидит у окна, слушает завывания ветра и лай соседских собак. И вдруг — крик, именно о нем она писала в записке для исповеди.
Женщин в клубе прибавилось. Судя по заплаканным лицам, собрались они по поводу кончины Марфы Яковлевны. При виде приезжего разговоры за столом стихли.
Взгляд Малышева задержался на Дуне. Она сидела, теребя косу, на него смотрела. Именно Лосева сказала ему, что видела гостя, выходящего из дома Марфы, она же была замечена Николаем в тот день, когда убитая рассказала ему о своих планах. Могла ли Дуня что-то скрывать?
— У кого есть ключи от дома Елены Гущиной? — спросил он без лишних предисловий.
Лиходеевцы переглянулись.
— А тебе по что?
— Переночевать там хочу, — легко соврал он.
— Да ты что, его семь лет не топили, там крыша течет, да и вообще дурное место! — махнула рукой баба Варя. — На ночь ко мне приходи, а то вон к — Людмиле, она женщина видная.
— И все-таки, — настаивал Сергей.
— У Райки должен быть, она Лене родня какая-то дальняя. Это продавщица наша, — ответила Дуня. — Часиков-то сколько?
— Без десяти восемь, — сообщил Малышев.
— Так что стоишь? — возмутилась старушка. — Беги, авось успеешь до закрытия.
Мужчина смутно помнил, где находился деревенский магазин, но страх опоздать будто вел его. Через шесть минут он уже тянул на себя тяжелую дверь с заледеневшей металлической ручкой.
Продавщица Рая была полной и румяной женщиной лет тридцати с небольшим, она вечно ходила в вязаном берете с помпоном, каким бы ни был месяц. Глядя на нее, Малышев вдруг вспомнил, что семь лет назад она уже работала здесь. Только тогда на ее голове красовалась соломенная шляпка с пестрыми синтетическими розами.
Рая уже видела его из окна магазина в компании отца Павла и теперь приветливо кивнула.
— Говорят, это вы с батюшкой Марфу нашли, — сказала она, облокотившись о прилавок. — Страшное дело, тихая старуха была, никому зла не делала.
Само собой, крохотный магазинчик, как часто бывает в таких местах, был точкой скопления слухов, вот и о кончине Марфы Яковлевны Рае уже успели сообщить.
— Я слышал, вы ключ от Лениного дома храните?
Рая замерла, прищурилась.
— От Гущинского? — переспросила она, будто не поверила. — А тебе зачем?
На круглом лице продавщицы блуждала улыбка. Малышев предпочел сделать вид, что не заметил, как женщина перешла на «ты».
— Хочу посмотреть, как там. — Он говорил спокойно, без нажима. — Тогда, семь