В комнате слегка задребезжало стекло, и на столике возникла тарелка сырников.
– Комбинация «А-П-Я-С», – пояснил он. – Вызывает скромные радости. Сырники – классика, не благодарите.
– Восхитительно, – сказал я. – А если нужно защититься?
– Тогда воспользуйтесь родовой Буквой «Ы». Но осторожно, сударь. Это наше семейное «противотанковое „извольте“». Скажете не той шуткой – и противник действительно извольтится, с непредсказуемыми последствиями.
– И ещё, – добавил дворецкий, – не забывайте, что кто-то следит за вами. Некто умный, сухой и изобретательный. Его инициалы – Ж. Пт. Чатский.
– Он же устроил мой переезд?
– Похоже. Направил фуру. Подсунул соседку. Подкинул мужа. И подарил вам смех – чтобы вы им же и победили. Великий злодей любит чистую логику. А её, как известно, лучше всего трескает ложкой абсурд.
Я вздохнул.
– Ну что ж, – сказал я. – Пойдём на бал. Если уж меня сюда забросили, я намерен выглядеть так, будто это я всех остальных пригласил.
Мы двинулись по коридорам, где ковры шептались, а зеркала вспоминали лучшие отражения века. На лестнице нас встретил лакей с физиономией чистой пунктуации и поклоном, напоминавшим тире.
– Сударь, – прошептал дворецкий на пол-ступени, – когда увидите светских и их хмыканья – улыбайтесь. Улыбка – ваша первая Буква.
– А вторая?
– Лайк, – серьёзно сказал он. – Скажете что-нибудь милое Читателю, и реальность станет на пол-тона дружелюбнее.
– Дорогой Читатель, – пробормотал я, – если уж мы познакомились у лестницы судьбы – поставь лайк и добавь роман в библиотеку. Мне пригодится поддержка: в этой истории, по слухам, будут Архидемоны, а у меня камзол свежепоглаженный.
Лестница одобрительно скрипнула: магия сработала; где-то вдалеке невидимый машинист реальности прибавил ещё один вагон тепла.
Внизу распахнулись двери бального зала. Музыка брызнула светом; люстры – множественным числом – поглядели на меня с интересом. Собралось всё, что Ымперия могла выставить на витрину: графы, генерал-магистры, герцогини-сирены, ротмистры-рифмоплёты и один господин, который, кажется, был газетной передовицей, пришедшей в смокинге.
– Господа, – объявил распорядитель, – Герой Коротконогов!
На долю секунды тишина примерила меня к себе, как перчатку. Потом меня окатило шёпотом:
– Это он?
– Тот самый?
– Девятьсот одиннадцатый?
– Говорят, его смерть была многоступенчатой.
– Воспитанно умер, да?
– Ага: от смеха.
Я поклонился ровно на столько, чтобы им стало любопытнее. Музыка качнулась, и я, ещё не привыкший к собственной новой гравитации, шагнул в свет.
Первым ко мне подплыл седой граф с носом, как у беркута.
– Ваш род славен Буквой «Ы», – сказал он. – С неё, замечу, начинается и сама Ымперия. Не правда ли, символично?
Я кивнул, запомнив фразу как иголку, спрятавшуюся в подушке будущего.
Меня представили дамам. Дамы были прекрасны настолько, что природа, казалось, выполнила годовой план за одну ночь. И каждая из них говорила так, будто её слова проходят через два фильтра и цедятся через жемчуг.
– Герой, – сказала одна, – говорят, вас сюда позвал сам Сюжет.
– Сюжет – это мой дальний родственник, – ответил я. – Мы встречаемся на похоронах здравого смысла.
Смех прошёл по залу лёгкой волной; музыкант, вдохновлённый, сыграл лишнюю трель и покраснел. Я ещё не знал, что в этот момент кто-то где-то сделал заметку в записной книжке: «Герой удерживает иронию на высоте бального потолка».
Меня увели к буфету – святая святых любого бала. Булочки благоухали, закуски сияли, а уха в серебряной супнице глядела на меня как на загадку, которую она обязательно решит. У буфета стоял юный барон, усы которого только что подали документы на поступление.
– Слыхали, сударь, – шепнул он, – Архидемон Айфоний снова шевелится. Вчера в пригороде все часы разрядились одновременно. Даже солнечные.
– Страшно, – сказал я. – Особенно солнечные.
Дворецкий незаметно ткнул меня в локоть: дескать, пора «выйти в свет» по-настоящему. Мы отошли к кругу магов, где обсуждали новости академий, доспехи последнего фасона и степень едкости сарказма на холоде. Там же стоял господин с гладкими волосами и очками, в которых отражались сразу три собеседника. Он внимательно меня рассматривал, словно примерял к формуле.
– Простите, мы знакомы? – спросил я.
– Нисколько, – ответил он и улыбнулся слишком тонко. – Но неприятно подробно.
– Вы кто?
– Любитель здравого смысла.
– Это у нас редкая порода, – ответил я. – Смотрите, не занесите в Красную книгу.
Он чуть склонил голову и растворился в толпе так, как растворяются важные примечания мелким шрифтом.
– Ж. Пт. Чатский? – шёпотом спросил я дворецкого.
– Возможно, – ответил тот. – А возможно, это приманка. Будьте любезны не ловиться.
Оркестр сменил тему. Ко мне подошёл старый маршал с лицом, на котором можно было вычерчивать карты кампаний.
– Сударь Герой, – сказал он. – Мы ждали вас. Клан ваш много терпел, но время терпеливых закончилось. Мне бы хотелось увидеть вашу Букву в действии. Хоть чуть-чуть. Чтоб без разрушений, но с моралью.
– С моралью – пожалуйста, – сказал я. – Разрушения – как получится.
Я огляделся: на столике скучала тарелка с пирожными «картошка». Я поднял одну и торжественно произнёс анекдот, зашитый в родовую схему:
– «Приходит как-то логика в цирк, а ей говорят: мест нет, но есть ринг для абсурда».
Пирожные вздрогнули, подпрыгнули и сложились в слово «Ы». Толпа ахнула и тут же захлопала, как будто я только что приручил дождь. Буква светилась тёплым янтарём и медленно вращалась, будто соображая, с какой стороны у неё начало.
– Великолепно, – сказал маршал.
– Вы вернули букве самоуважение.
– Не букве – себе, – поправил я, сам удивившись своей фразе.
Где-то рядом щёлкнула записная книжка. Я опять почувствовал взгляд, холодный и математический. Он коснулся моей шеи, как линейка – строки.
– Сударь, – шепнул дворецкий, – не переигрывайте. Пусть публика возьмёт паузу, а мы – воздух.
Мы отошли в зимний сад, где апельсиновые деревья любили слушать сплетни. В пруду плавали золотые рыбки, каждая со своим юристом. Я присел на лавку и впервые заметил на запястье тонкую нить – как будто кто-то привязал меня к миру. Нить светилась едва-едва и складывалась в знак «Ы» при каждом вдохе.
– Это опасно? – спросил я.
– Это судьба, – ответил дворецкий. – Тонкая, как доказательство, и крепкая, как привычка. Похоже, ваша родовая Буква и сама Ымперия связаны узлом, о котором спорят филологи и стратеги.
Слова застряли у меня где-то между грудью и иронией. Мне показалось, что далёкая башня часов слегка качнулась – на мгновение раньше музыки.
– Ещё вопрос, – сказал я. – Если Ж. Пт. Чатский действительно вмешивался в мою логистику… зачем?
– Возможно, – сказал дворецкий, – он хочет доказать, что смех – статистическая погрешность. Что им управляет формула. И что формула принадлежит ему.
– Тогда, – сказал я, – придётся доказать обратное.
– Придётся, – согласился дворецкий. – Но сначала – танец.