Однако лицо Гелады тоже жуть как походило на череп, точно это он, а не Кровь, отец той соплюхе, Мукор – безбородое, как и положено черепу, или почти безбородое, мерцающее землистой бледностью могильных костей даже в желтом, неярком свете вонючего потайного фонаря… ни дать ни взять говорящий мертвец с небольшим округлым брюшком, локти толще предплечий, плечи – что вешалка для полотенец, в руке потайной фонарь, а крохотный, под стать детским игрушкам, костяной лук, обмотанный сыромятной кожей, лежит у ног вместе со стрелой, вместе со старым широким ножом Ельца, рядышком с головой старика, а неизменно украшавшая ее потрепанная фуражка подевалась неизвестно куда, и буйные седины торчат во все стороны наподобие шевелюры какой-нибудь старой карги, а белоснежные кости предплечья, наполовину очищенные от плоти, белее раскрытых старческих глаз, белее чего угодно…
– Тебе чего, Чистик, неможется?
– Ага… есть малость.
Чистик присел на корточки рядом с телом Ельца.
– Тесак, вишь, при нем имелся, – продолжил Гелада, проворно нагнувшись и подобрав нож. – Себе оставлю.
– Оставь, оставь.
Рукав плотной поношенной синей рубашки Ельца оказался отрезан начисто, на плече и предплечье недоставало нескольких полосок мяса. Орев, соскочив с плеча Чистика, смерил разрезы пристальным взглядом.
– Не про твой клюв жратва, – предупредил его Чистик.
– Бедная птичка!
– Ага, и мясца парой кусочков еще разживусь. С тобой, если хочешь, тоже поделиться могу… только прежде на волю выведи.
– Для себя сбереги. Тебе там, наверху, пригодится.
Покосившись вбок, Чистик сумел разглядеть Синель, вычерчивающую в воздухе символ сложения.
– О Высочайший Иеракс, Сумрачный Бог, Бог Смерти…
– Сопротивлялся он здорово?
– Да нет, не очень. Я со спины зашел, запасной тетивой захлестнул горло… это ж целая наука! Ты с Мандрилом знаком?
– Слинял он, – не поднимая взгляда, сообщил Чистик. – Поговаривают, будто в Палюстрию.
– Брательник мой, двоюродный. Обычно мы с ним на пару работали. А с Элодией что?
– Мертва. И ты тоже.
Распрямившись, Чистик вогнал засапожник прямо в округлое брюшко. Вонзившееся под ребра, острие ножа скользнуло вверх, к сердцу.
Гелада разинул рот, выпучил глаза, потянулся к запястью Чистика в бесплодной попытке оттолкнуть нож, но поздно: клинок уже оборвал его жизнь. Потайной фонарь, выпав из его рук вместе с ножом Ельца, зазвенел о голый крылокаменный пол, и всех их укрыла нахлынувшая темнота.
– Ухорез!
Колени Гелады подогнулись, обмякшее тело осело книзу, еще сильнее насаживаясь на нож. Почувствовав его тяжесть, Чистик выдернул клинок из раны, отер оружие и правую кисть о бедро. Как хорошо, что в эту минуту ему не придется глядеть ни на кровь Гелады, ни в пустые, остекленевшие глаза мертвеца…
– Ухорез, ты же сказал, что не тронешь его!
– Да ну? Не помню такого.
– Он ведь нам ничего сделать не собирался!
К Чистику Синель не прикасалась, однако он чувствовал ее близость – женский запах чресл, мускус волос…
– Так ведь сделал уже, Дойки.
Спрятав засапожник в высокий башмак, он нащупал у ног тело Ельца, подхватил его, вскинул на плечо. Весу в старике оказалось не больше, чем в мальчишке.
– Темнячок прихватишь? Неплохо бы разобраться, как его зажигают.
Синель не откликнулась, но пару секунд спустя из темноты донесся жестяной лязг фонаря.
– Он Ельца убил. Одного этого уже достаточно, но он же еще и жрать его начал. Поэтому и отозвался не сразу. Жевал, занят был. Знал, что мы за дедовым телом явились, утробу набить спешил.
– Но он же голодал. Голодал здесь, под землей, – еле слышно прошептала Синель.
– Еще бы не голодал. Пернатый, ты тут?
– Птичка тут!
Запястье Чистика защекотали перья: Орев поехал обратно, с удобством устроившись на трупе Ельца.
– Если б ты, Ухорез, умирал с голоду, небось тоже смог бы…
Чистик не ответил ни слова.
– И я, наверное, тоже, – добавила Синель.
– И что с того, Дойки? Ничего это не значит. Ничего.
Ускорив шаг, Чистик обогнал ее и пошел впереди.
– Почему?! Я лично не понимаю!
– Потому что нельзя было по-другому. Я ж сказал тебе, что он вдобавок-то сделал? А мы же в яму идем. Про это я ему тоже сказал.
– И это мне тоже не нравится!
Казалось, Синель вот-вот ударится в слезы.
– Надо, Дойки. Чересчур много друзей моих в ямы брошены. Если хоть кто-нибудь отыщется в этой, я должен его вытащить, раз уж возможность представилась. А про Ельца-то все, кто есть в этой яме, узнают! Допустим, патера может и промолчать, если как следует попросить. Молот, допустим, тоже… только Зубр все разболтает наверняка. Так и скажет: вот этот шпан кончил Чистикова приятеля, на мясо его пустил, а Чистик не шевельнул даже пальцем. И когда я их выведу, об этом растреплют по всему городу.
Где-то сзади негромко, но явственно захохотал, залился зловещим, бессмысленным смехом безумца бог, и Чистик невольно задался вопросом, слышит ли его хохот Синель.
– Вот мне и пришлось. Деваться некуда было. И ты бы на моем месте то же самое сделала.
Коридор становился светлей и светлей. Впереди, где светочи озаряли его еще ярче, показались Наковальня, Молот и Зубр, сидевшие на прежнем месте, у стены коридора. На стальных коленях Молота поблескивал ракетомет Синели, Наковальня молился, перебирая четки, а Зубр глядел вдоль коридора назад, в сторону возвращавшихся.
– Ладно, Ухорез.
Вот и полусабля с рубашкой… Уложив труп Ельца на пол, Чистик вложил полусаблю в ножны и снова оделся.
– Человек… хор-роший! – плотоядно щелкнув клювом, объявил Орев.
– Ты, никак, его жрать приладился? Тебе насчет этого что сказано было?
– Др-ругой человек, – уточнил Орев. – Глаза.
– Ну другой – это ладно, – пожав плечами, проворчал Чистик.
– Идем отсюда, Ухорез. Идем поскорее… пожалуйста, – окликнула его Синель, успевшая уйти на несколько шагов вперед.
Чистик, кивнув, взвалил Ельца на плечо.
– Предчувствие у меня нехорошее… все кажется, будто он там живой, или еще что-то вроде.
– Чушь, – заверил ее Чистик.
Как только они подошли к ожидавшей их троице, Наковальня спрятал четки в карман.
– Я с радостью принес бы Прощение Паса нашему покойному спутнику, но… увы, дух его отлетел.
– Это точно, – подтвердил Чистик. – Мы просто надеялись, что ты, патера, похоронишь его, если место найдется.
– Вот как? Уже и «патера»?
– Я и раньше так говорил. «Патера». Ты, патера, просто не замечал.
– О, вероятно, сын мой, вероятно, – уступил Наковальня и выразительным жестом поднял Молота с Зубром на ноги. – Но для нашего несчастного спутника я сделаю все, что смогу, в любом случае. Не ради твоего спокойствия, сын мой, но ради него самого.
Чистик кивнул.
– А больше, патера, мы ничего и не просим. Гелада мертв. Наверное, об этом надо бы всем сообщить.
Наковальня смерил оценивающим взглядом тело Ельца.
– Тебе, сын мой, такой тяжести далеко не унести. Полагаю, нести его придется Молоту.
– Нет, – с неожиданной твердостью в голосе возразил Чистик, – пускай Зубр несет. Зубр, поди-ка сюда. Принимай.
IV
Замысел Паса
– Весьма сожалею о твоем поступке, Мукор, – с мягкой укоризной сказал Шелк.
Старуха покачала головой.
– Я вовсе не собиралась тебя убивать. Хотя могла бы.
– Разумеется,