– Нет. С этим другая история… неважно, – ответил Шелк и сплюнул кровью.
– Для меня важно. Повязка старая. Ее необходимо сменить.
Удалившись, хирург тут же (как показалось Шелку) вернулся с тазиком воды и губкой.
– А вот ультразвуковую диатермическую повязку с твоей лодыжки я заберу. У нас имеются пациенты, нуждающиеся в ней куда сильней твоего.
– Если так, пожалуйста, забирай, – согласился Шелк.
На лице хирурга отразилось нешуточное удивление.
– Я хотел сказать, что Шелк сделался личностью куда крупнее, значительнее меня. Что я – совсем не тот человек, которого подразумевают, произнося сие имя.
– Вообще-то тебе следовало расстаться с жизнью, – помолчав, сообщил хирург. – У тебя коллапс легкого. Пожалуй, этим путем мы внутрь не пойдем, а лучше расширим-ка выходное отверстие. Сейчас я тебя переверну. Слышишь? Переверну со спины на живот. А ты поверни лицо в сторону, чтоб подушка дышать не мешала.
Шелк не послушался, однако хирург повернул его голову нужным образом сам.
Спустя еще какое-то время он вдруг обнаружил, что сидит – сидит почти прямо, укутанный лоскутным пледом, а хирург вгоняет в него еще одну иглу.
– Дела далеко не так скверны, как я думал, но тебе нужна кровь. Сейчас вольем тебе свеженькой, и сразу пойдешь на поправку.
На столбике для балдахина качнулась, точно спелый плод, темная узкогорлая склянка.
Почувствовав, что возле кровати, вне поля зрения, кто-то сидит, Шелк повернул голову, выгнул шею, но все впустую. В конце концов он протянул в сторону гостя руку, и тот сжал ее меж широких, твердых, теплых ладоней. Едва их руки соприкоснулись, Шелк понял, кто пришел его навестить.
– Ты же сказал, что не собираешься помогать мне, – напомнил он гостю. – Велел не ждать твоей помощи… но вот ты здесь.
Гость не ответил ни слова, однако руки его оказались чисты, заботливы, исполнены целительной силы.
– Патера, ты ведь не спишь?
– Нет, – подтвердил Шелк, утирая глаза.
– Я думал, да. Вижу, глаза закрыты… однако ты плакал.
– Да, – вновь подтвердил Шелк.
– Я принес кресло. Подумал, мы сможем минутку поговорить. Ты не против?
Сидящий в кресле оказался одет в черное.
– Нет. Ты, как и я, авгур?
– Мы вместе учились в схоле, патера. Я – Устрица. Ныне – патера Устрица. На канонике сидел прямо перед тобой, помнишь?
– Да. Да, помню. Как же давно это было…
– Почти два года назад, – кивнул Устрица.
Казалось, легкая застенчивая улыбка озаряет лицо молодого авгура внутренним светом, затмевая его бледность и худобу.
– Хорошо, что ты пришел повидаться со мной, патера… я очень, очень рад тебя видеть.
Сделав паузу, Шелк задумчиво наморщил лоб.
– Однако ты, очевидно, на другой стороне. На стороне Аюнтамьенто. Боюсь, в таком случае ты, разговаривая со мной, серьезно рискуешь.
– Да… был. Был на другой стороне, – виновато кашлянув, признался Устрица. – Возможно… не знаю, патера. Я… я ведь, сам понимаешь, ни с кем не дрался. В бой не ходил.
– Разумеется.
– Просто приносил умирающим Прощение Паса. И нашим, и вашим тоже, патера, если имелась возможность. А после, покончив с этим, немного помог ухаживать за ранеными. Докторов и сиделок на всех не хватает: положение аховое, особенно после крупного сражения на Решетчатой. Ты о нем знаешь? Если хочешь, могу рассказать. Только погибших – без малого тысяча.
Шелк смежил веки.
– Не плачь, патера. Не плачь, прошу тебя. Все они отошли к богам. Все, с обеих сторон, и, я уверен, ты в этом нисколько не виноват. Сам я сражения не видел, однако наслышан о нем… от раненых, понимаешь? Хочешь, давай сменим тему, поговорим о другом…
– Не нужно. Будь добр, продолжай.
– Я так и думал, что ты захочешь узнать обо всем. Что перескажу услышанное и таким образом хоть чем-то тебе помогу. А еще думал: возможно, ты исповедаться пожелаешь. Дверь можно затворить. Я разговаривал с капитаном, и он сказал: ладно, делай что хочешь, только никакого оружия ему – то есть тебе – не давай.
– Мне следовало подумать об этом самому, – кивнув, подосадовал Шелк. – В последнее время на меня навалилось столько суетных забот, что я, боюсь, здорово распустился.
За стеклами эркера позади Устрицы чернела ночная тьма.
– Сейчас все еще иераксица, патера? – спросил Шелк, не разглядев в окне ничего, кроме их собственных отражений.
– Да, но затень, как видишь, уже настала. Времени, думаю, около семи тридцати. Когда я вошел к капитану, часы в его комнате показывали семь двадцать пять, а разговаривал я с ним недолго: уж очень он занят.
– Выходит, утренних молитв Фельксиопе я не пропустил.
Не пропустил, но сумеет ли заставить себя произнести их, когда настанет утро? Стоит ли вспоминать о них вообще, вот в чем вопрос…
– Не пропустил, а стало быть, мне не придется каяться в сем грехе на исповеди. Но прежде, будь добр, расскажи о сражении.
– Твои силы, патера, пытались захватить Аламбреру. Об этом тебе известно?
– Известно, что они отправились штурмовать ее, но не более.
– Так вот, штурмовавшие пробовали сломать двери и так далее, но не сумели, отошли, и все засевшие внутри подумали, что они отправились куда-то еще – вероятнее всего, брать Хузгадо.
Шелк вновь кивнул.
– Но незадолго до этого власти – то есть Аюнтамьенто – отправили против восставших, на помощь стражникам из Аламбреры, множество штурмовиков с пневмоглиссерами и так далее, а еще целую роту солдат.
– Три роты солдат, – поправил его Шелк, – и Вторую бригаду городской стражи. По крайней мере, именно так сообщили мне.
Устрица почтительно склонил голову.
– Уверен, патера, твои сведения много точнее моих. Пройти через город им, даже с солдатами и пневмоглиссерами, удалось не без труда, но с сопротивлением они, противу ожиданий, справились довольно легко. Об этом тебе известно?
Шелк повернул голову из стороны в сторону.
– Так вот, с сопротивлением они справились, но кое-какие потери все-таки понесли. Чем только в них не швыряли! Один из стражников рассказал мне, что получил по темени ночным горшком, брошенным из окна четвертого этажа, – продолжил Устрица, позволив себе негромкий, виноватый смешок. – Представляешь? Что же люди, живущие на такой высоте, будут теперь делать ночью? Словом, серьезным сопротивление, с которым столкнулась колонна, не назовешь, понимаешь? Они-то готовились штурмовать баррикады на улицах, но – нет, ничего подобного. Прошли через город и остановились перед дверьми Аламбреры. Далее штурмовиков планировалось отправить внутрь, а солдат – прочесывать Решетчатую из конца в конец, дом за домом.
Шелк, вновь позволив векам сомкнуться, представил себе воочию колонну, описанную смотрителем стекла в спальне майтеры Розы.
– И тут… – Устрица выдержал эффектную паузу. – И тут на Решетчатую, навстречу им, словно демоница, вылетела сама генералиссима Мята на белом коне! С другой стороны, понимаешь? Со стороны рынка.
Изрядно удивленный, Шелк мигом открыл глаза.
– «Генералиссима Мята»?
– Да. Как называют ее бунтовщики… то есть твои люди, – смущенно откашлявшись, поправился Устрица. – Бойцы, верные кальду. Тебе.
– Ты ничуть не обидел меня, патера.
– Так вот, ее называют генералиссимой Мятой, и ей