По крайней мере, в последний. Теперь уж точно.
У меня больше не было семьи.
Даже Лариса, понимающая всё и всегда, как она сама утверждала, жена моя не то что не прилетела в Барнаул на свидание, она не позвонила и раза, чтобы со мной поговорить. Влад сказал, что первым делом она выслала Машу к своей маме в Кемерово, подальше от дикой волны, поднявшейся вокруг нашей семьи. А потом перебралась туда и сама вместе с Мишей.
Лариса собиралась увозить детей за границу, но не успела. Весной началась пандемия, и им пришлось оставаться в стране.
Окончательное решение по моему делу вынесли только в середине осени.
Не знаю, зачем я его ждал. Я не строил планов, ни на что не надеялся и даже не мечтал о чуде. Только перебирал прошлое – день за днём, от раннего детства, когда помнил себя впервые маленьким беззаботным мальчиком, до последних безумных полутора лет. Тот роковой вторник, когда Лена Семёнова впервые вошла в мой кабинет, я вспоминал особенно часто.
Я должен был позвать Тамару. Я бы отделался меньшим злом, даже если бы многие поверили в нападение на девочку. У меня осталась бы семья. Может быть, даже свобода. Осталась бы память близких обо мне.
У меня остался бы я сам.
Теперь ничего этого не было. Упрямством, трусостью, самообманом, слабостью и ложью я планомерно измельчил свою личность в пыль. И оставалось лишь смыть в унитаз уже никому не интересные ошмётки.
Не знаю, чего я ждал. Но решился только после оглашения вердикта суда, хотя он совершенно ничего не менял.
В ночь накануне отправки в колонию я разорвал на полосы свою простыню и переплёл лоскуты косичкой в довольно короткую, но прочную верёвку.
Я приступил к этой работе с увлечением и усердием, потому что это было едва ли не первое действительно важное дело за минувшие девять месяцев пустых разговоров и одиночного лежания в камере.
Изготовление этой косички изгнало из головы воспоминания, кружившиеся надо мной коршунами постоянно.
В мыслях воцарилась блаженная пустота.
Я освобождался.
Наконец-то становился свободным.
Один край верёвки я закрепил за ножку своей кровати, второй свернул в петлю и накинул на шею. В камере не имелось балок и крюков, но они и не были мне нужны.
Ничто не было мне уже нужно.
Натягивая это самодельное приспособление весом собственного тела и чувствуя, как идущая кругом голова окончательно и блаженно пустеет, а по телу разливается что-то, похожее даже на какую-то истому, я невольно, но всё-таки сделал это.
Я проклял покойную Лену Семёнову от всего своего затихающего сердца.
Опять, уже точно в последний раз, послушно выполнил её желание.
А следом меня не стало.
КОНЕЦ КНИГИ