Я замолк. Прикусил язык — такой уж я глупец, как уже тебе признался. Замолк и не засыпал ее встречными примерами, которые разнесли бы ее теорию в пух и прах: не стал перечислять известных ситуаций, где последствия природной катастрофы усугублялись делишками мафии, беспределом почуявших волю преступников, сведением счетов, расовой или религиозной ненавистью, массовыми убийствами из-за слухов, преследованием меньшинств, которых назначали виновными в трагедии. В Библии полно таких примеров. А казни и массовые изнасилования случались каждый раз, когда во время войны освобождали какой-нибудь город, или в периоды межвластья, или при смене режима. Нацисты вообще истребили миллионы людей ради своего жизненного пространства. Именно такой борьбой может обернуться будущее, если ничего не изменится: борьбой за жизненное пространство, за ограниченные ресурсы для слишком большого количества людей.
Но Монике я ничего такого не сказал — решил доставить ей удовольствие от моральной победы, оставить ей последнее слово. Видишь, как далеко заводит остаточная любовь. И я просто знаю, что она во все это не верит. На самом деле она просто хотела меня ранить; это говорила не она, а ее гордость, ее собственная рана — то есть тоже виды остаточной любви. Сегису она доложила, что собирается переехать в сообщество, с тем же умыслом. Никуда она не переедет — ей просто хочется насолить мне через сына, через эти слова: «Мама планирует переехать в сообщество». Мама уходит, отдаляется от тебя, и ты потеряешь ее окончательно, если никак не отреагируешь.
— Что ты будешь делать, если мама переедет? — наконец спросил я.
Вряд ли Сегис двинется за ней в какой-нибудь захолустный городок или даже хотя бы в другой район, где ему придется зарыть в землю свой талант к бизнесу и чахнуть среди бартера, социальной валюты и кооперативов. Я задал свой вопрос слегка взволнованно — вдруг он решит перебраться ко мне? Нам пришлось бы найти квартиру побольше или переехать к тебе, представляешь? Три поколения семьи Гарсия под одной крышей: Сегисмундо Первый, Сегисмундо Второй и молодой Сегис. Впрочем, даже не надейся, старик: тебе мало осталось, и если только ты не умрешь быстрее, то на днях нам дадут место в доме престарелых или я устрою свое дело и заплачу за частный пансионат. Тогда мы останемся вдвоем, Сегис и я, а может, втроем — с Юлианой, которой уже не придется тебя опекать. Это пустая надежда, знаю, но на секунду я представил свою жизнь как продолжение тех счастливых выходных в отеле. А вообще — с чего бы Сегису жить с неудачниками? И с кувшинщиками, и со мной. Он ответил, что мама собирается подождать еще год; когда он окончит школу, она отправит его учиться в какой-нибудь заграничный университет. Допустим, в США, если ситуация стабилизируется. Или в Китай — там, кажется, спокойнее всего. В любом случае, подальше от меня; как можно дальше от меня и как можно дороже для меня.
Намерения Моники, последовательной и идейной Моники-экоммунарки, были ясны. Ее привилегированный сын будет учиться в частном университете за границей, а она будет спокойно себе жить в сообществе и несколько раз в год лицемерно садиться в самолет и пересекать полпланеты, загрязняя ее керосином и газами, чтобы навестить отпрыска и провести с ним неделю в отеле — отдохнуть от качественной жизни.
— Мама очень изменилась, — сказал тогда Сегис, словно прочитав или скорее услышав мои мысли, мои яростные и кричащие мысли. — Мама очень изменилась.
«Отличная новость», — хотел ответить я. Отличная: если Моника изменилась, то я нет, я все еще здесь, рядом со своим сыном. Я понимаю его; он посвящает меня в свои дела, потому что знает: я такой же, как он, и мы хотим одного и того же. Нам известно, как делаются дела, и о кувшинщиках мы с ним думаем одинаково. Чтобы убедиться в последнем, мне пришло в голову отвести его на обед в столовую экоммунаров, дать ему побыть какое-то время среди них. Пускай сам убедится в их наивности и глупости — пускай поймет, как сильно они ошибаются. Как сильно ошибается его мать.
Но сначала мы заглянули в пару мест, где меня ждали. По пути я продолжал говорить о бизнесе, возможностях расширения, быстром росте этого сектора в других странах, важности выявления спроса и продвижения для того, чтобы стать эталонным брендом, доминирующим игроком. Сегис меня почти не слушал, а шел уткнувшись в телефон, который не переставал трезвонить, пока он не сбрасывал звонки; потом уж не знаю, какие сообщения он строчил в ответ, как оправдывал свою задержку.
— Все в порядке, сынок? — спросил я, но он снова не обратил на мои слова внимания. Вещества — вот во что верил замдиректора, и я тоже начинал верить; заодно я раздумывал, как ему помочь на сей раз, как его прикрыть, как утаить это от его матери, чтобы она ничего не узнала и не обвинила меня — вместе с тобой — в проблемном поведении нашего сына.
Первый клиент жил в нескольких кварталах от автовокзала. Этот район был в скверном состоянии уже при тебе — там жило много беззубых людей с ограниченными ресурсами, и там ты открыл одну из своих первых клиник. Но в последние годы его деградация ускорилась. Оттуда вышло много кувшинщиков первой волны, и квартиры, которые они отдавали под аренду или за бесценок продавали какому-нибудь фонду, тут же снимались или покупались выходцами из еще более низких слоев. Или просто занимались. Если я сработаю хорошо, на этой невероятно плодородной почве вырастут десятки, сотни убежищ. В скромной среде, где местные ждут или, скорее, жаждут возможности перебраться в район получше, а приезжие даже в маленьком шаге вперед видят социальный лифт, сплав из финансовых трудностей, социальной уязвимости и ксенофобии — идеальный коктейль для нашего продукта, страх и тяга к потреблению в одном флаконе. Обилие решеток и сигнализаций на окнах и дорогих машин на улицах укрепляли меня в этих мыслях: люди живут на гроши, но тратят деньги, которых у них нет, на хорошие машины, пусть даже бэушные, если те выделят их и возвысят над соседями, и на телевизоры во всю стену. Или на стоматолога, чтобы можно было свободно улыбаться и не вызывать у других смущения или отвращения. И, конечно же, на бункер в кладовой. Сквоттеры, стоит им только куда-то заселиться, быстро перестают быть источником угрозы и начинают испытывать ее на себе, так что им тоже нужно безопасное место, обустройство которого не требует какого-либо права собственности. И открывший нам парень оказался идеальным клиентом — преп-пером, как я быстро выяснил.
Препперы прошли мимо тебя: пока ты был в здравом уме, они все еще оставались сумасбродами — бородатыми расистами-янки, которые сидели по своим фермам и ждали апокалипсиса. Эксцентриками из телепередач, ходячими карикатурами. Но в последние годы они завелись и распространились и здесь, и мы уже не смеемся над ними, как раньше.
Название «препперы» говорит об их готовности — готовятся эти люди много. К чему? Недоверчивой беременной они могли бы ответить: к выживанию. На то они и выживальщики. Где они собираются выживать? Их воображение рисует не коллапс, беспорядки или очередную Жаркую неделю, а именно что апокалипсис. Да, апокалипсис, и многие события могут предвещать конец времен и служить его предтечей: войны, теракты, пандемии, стихийные бедствия, экологические и финансовые кризисы. Метеориты, вторжение инопланетян или Божественный гнев в самых безумных его проявлениях. Конец света по всем возможным сценариям. Самые заядлые препперы готовились больше полувека, замещая одну угрозу другой; ни одна из них не сбылась, но это еще не повод опускать руки. Изначально их движение было связано с холодной войной и ядерной гонкой, но с тех пор кризисы и надвигающиеся концы света не вызывают у них уныния — наоборот, добавляют им мотивации. В последнее время они упиваются ползущей по миру нестабильностью и экстремальным ростом температур, а еще пророчат новый энергетический коллапс, истощение ресурсов, войны из-за их дефицита, варварские вторжения и непригодность Земли для жизни. Они перестали таиться и все чаще заявляют о себе публично. Жаркая неделя пополнила их ряды.