Однажды он сидит за столом, опершись локтями о поверхность, и молча смотрит перед собой. Так долго, что я уже не понимаю, видит он меня или нет.
— Вадим, — тихо зову. — Ты опять уходишь в себя.
Он моргает, словно возвращаясь в комнату.
— Я думаю, что бы она сказала. Если бы увидела, что я… — он делает жест рукой, идущий по всей квартире. — Всё это. Что я так без неё.
Я кладу ладонь ему на плечо.
— Она бы сказала, что ты должен жить. Ты — не продолжение её болезни, не продолжение её судьбы. Ты — отец. И Миша тебя ждёт.
Он закрывает глаза и делает глубокий вдох.
— Рин… я, наверное, никогда тебе не говорил… Ты мне сейчас… — он ищет слово. — Ты меня собираешь. По частям.
— Значит, собирайся, — улыбаюсь без попытки шутки. Просто тепло. — У тебя впереди много дел.
Он морщится.
— Какие ещё дела? У меня ощущение, что я в пыль рассыпался.
Я поднимаю взгляд, задерживаюсь.
— Ты говорил, что Альфамед и тот чёртов Балтмед тебя достали.
Он криво улыбается.
— О да.
— Так вот, — я чуть наклоняюсь к нему. — Вадим, ты же сам знаешь, что они нарушали законы. Не только по части давления на сотрудников, но и по документам. Ты же этим занимался. Ты же видел эти нарушения.
— Видел, — хмурится он. — Но я тогда не мог ничего сделать.
— А сейчас можешь.
Он долго молчит. Очень долго. Я уже думаю, что переборщила, что это слишком рано, но он вдруг хмыкает тихо.
— Ты думаешь, я способен сейчас на что-то? На войну? На суды?
— Способен, — говорю уверенно. Даже больше, чем чувствую. — Просто пока не веришь в себя. Но у тебя есть я. И Миша. И мы тебя вытянем.
— Месяц. Дай мне месяц, — выдыхает он. — Чтобы собраться.
— Хорошо.
И вот этот месяц становится для нас точкой сборки.
Мы вместе ходим к юристу. Вадим часами перебирает документы. Он пишет жалобы. Созванивается со свидетелями. Перепроверяет контракты.
А я — рядом. С Мишей на руках, с чаем в термосе, с простыми словами поддержки, когда он в очередной раз обесценивает себя.
И когда он наконец ставит подпись под заявлением в суд, он смотрит на меня как-то по-новому.
— Если бы не ты… — он качает головой. — Я бы никогда этого не сделал.
— Ты сделал сам, — поправляю.
Он улыбается впервые за долгое время. Настоящей, живой улыбкой.
И в этот момент я понимаю: наши обиды умерли вместе с теми страхами, которые мы носили годами. Мы больше не враги, не бывшие, не люди с больной историей.
Мы — просто два человека, которые снова могут смотреть друг на друга без иллюзий.
Глава 45 Карина
Следующие месяцы похожи на бесконечную круговерть дел. Миша растёт не по дням, а по часам — смеётся чаще, требует на руки чаще, и я иногда ловлю себя на том, что даже усталость стала какой-то мягкой, привычной. Вадим очень много времени посвящает судам. Не только Балтмед, но и Женя, бывшая секретарша, активно пытаются помешать решить вопросы в его пользу. Порой он возвращается домой поздно, молчаливый, нервный, будто кто-то весь день туго мотал вокруг него виток за витком невидимую проволоку.
Иногда мне кажется, что это не закончится никогда. Жизнь не вернётся в спокойное русло. Мы так и будем жить в вечном цейтноте между заседаниями и подгузниками, между звонками адвокатов и пюрешками, между надеждами и разочарованиями. И не знаю, почему мне вдруг так хочется, чтобы всё наконец наладилось. Ведь тогда придётся искать ответы на совсем другие вопросы.
Вадим живёт с нами, и это решилось как-то само собой. Сначала он остался под предлогом того, чтобы помочь мне с Мишей после операции. Спал на диване в гостиной, вставал ночью, приносил мне воду, держал малыша, пока я отлёживалась. Затем случилась трагедия с его мамой, и я не нашла в себе сил оттолкнуть его, когда увидела, как он стоит в дверях растерянный, осунувшийся, будто мир под ним пошатнулся. А потом закрутились судебные процессы, и мне казалось правильным его поддержать, как он до этого поддержал меня, даже когда ему самому было тяжело.
Теперь уже и не знаю, кто мы друг другу? Соседи? Друзья? Или…
Я боюсь своим напором разрушить то хрупкое равновесие, что у нас есть сейчас. Иногда он сидит поздним вечером в кухне, перебирает бумаги, и я смотрю на него, и хочется подойти, обнять, сказать что-то правильное. Но я делаю глубокий вдох, проверяю Мишу и просто сажусь напротив, чтобы быть рядом. Чтобы он знал: я здесь.
Конечно, мне хочется определённости. И надо признаться самой себе, что я простила его, поняла, приняла таким, какой есть. Да, не идеальным. Да, совершающим ошибки. Но честным, усиливающимся в трудностях, идущим вперёд, даже когда это кажется невозможным.
Это ли не любовь?
В мои двадцать мне казалось, что эмоции должны бить ключом, что влюблённость — это буря, огонь, демонстративные жесты, чтобы секс по несколько раз в день, цветы, свидания, поступки. Сейчас приоритеты сместились. Я вижу в Вадиме не только мужчину, который может свести меня с ума одним поцелуем, но и крепкое плечо, надёжного партнёра, с которым не страшно растить вместе детей, проходить через испытания. В горе и в радости. Банальность, да, но что поделать, если так и есть?
Не знаю только, что по этому поводу думает он. Иногда мне кажется, что в его взгляде прячется что-то тёплое. А иногда — будто он держит дистанцию, чтобы случайно не переступить линию, которую сам же и боится обозначить.
Вадим возвращается домой, едва переступает порог, и сразу будто становится легче дышать. Я пытаюсь одной рукой держать Мишу, который вертится, как маленький моторчик, а другой накрыть ему ужин, но тарелка норовит уехать, ложка падает, малыш хохочет, а я тихо чертыхаюсь себе под нос.
— Дай, — Вадим мягко перехватывает сына прямо из моих рук.
Миша радостно взвизгивает, и сразу хватается за папины волосы, цепко, с размахом.
— Ай… — Вадим морщится, но смеётся.
Миша улыбается так широко, что кажется, вот-вот лопнет от счастья.
Я смотрю на их тёплую близость, и становится так хорошо.
Вадим садится за стол, усаживает Мишу на колени. Ставлю перед ним ужин, а он набирает вилку картофельного пюре и даёт малышу. Тот уплетает с таким энтузиазмом, будто год не видел еды.
— Молодец, — шепчет Вадим, и младенец согласно мычит, разевая рот под следующую вилку.
Когда уже почти всё съедено, Вадим откидывается на спинку стула и протирает лицо ладонью.
— Ну что? — спрашиваю, ставя кружку с чаем перед ним. — Как прошёл день?
Он делает глоток и выдыхает, будто наконец-то можно сказать вслух то, что держал внутри весь день.
— Адвокаты позвонили. Сегодня был прорыв.
Он смотрит на меня, не скрывая надежды в глазах.
— На последнем заседании всё решится. Мы дожимаем оба дела. С вероятностью девяносто девять процентов всё будет в мою пользу. По Балтмеду — компенсация расходов и моральный ущерб. По Жене… просто остановят и закроют дело.
Меня накрывает волна радости.
— Вадим… это же… это же отлично! — я подхожу ближе, обнимаю его за плечи.
Хочу поцеловать его в щёку, но он поворачивается ко мне в этот момент, и наши губы встречаются. Легко. Почти случайно.
Миша заворожённо смотрит, а потом тоже тянется вперёд с открытым ртом, пытаясь поучаствовать в процессе.
Мы оба смеёмся, Вадим целует сына в макушку.
— Ладно, третьим будешь, — он бурчит, а Миша довольно кряхтит.
Когда Миша наконец уложен, укачан, убаюкан, проверен трижды, дом становится тише.
Я выхожу в гостиную. Вадим стоит у окна, облокотившись рукой о подоконник. В ночном свете его лицо кажется мягче.
— Эй, — тихо говорю я.
Он оборачивается, будто я выдернула его из мыслей.
— Спасибо, — произносит он не сразу. — За всё… за то, что ты… рядом.
Он делает шаг ко мне. Потом ещё один. Между нами остаётся всего пара сантиметров.
— Карина… — он не договаривает.
Мне не нужны слова.