И трупы, трупы, трупы… Убитые, замерзшие, повешенные, умершие с голода в кошмарных тюрьмах за проволокой, расстрелянные, взорвавшие последний снаряд вместе с собой и врагом — миллионы и миллионы!
Нет, человек такого не может… это дьявольщина… как можно видеть такое и сохранить разум?
— Можно, Миша. Человек все может, а мы и не такое видали, но все равно победили.
И показал мне нескончаемые толпы пленных, в обносках, рванине и по бокам русские кавалеристы в неприметной зеленой форме. Люди с цветами бежали навстречу вагонам и железным машинам, кто-то кричал «Живела Русия!» И выжженные дотла города и деревни, от которых остались только печные трубы. Разоренные нивы, взорванные мануфактуры и перекореженные железные дороги. И как Россия поднимается из пепла.
Господи, как же мистер Икс сумел все это пережить…
— Хватит звать меня мистером. Надоело.
Ну как-то звать надо…
— Зови, например, дядей Васей.
Дядей?
* * *«Гордая Босния» и «Храбрая Герцеговина»[30], несмотря на войну и оккупацию, проводили первую скупщину Боснийского королевства. Мне и делать ничего не пришлось — оставшиеся в Мостаре политические руководители в какой-то момент перестали стреляться и лаяться друг с другом и объявили о созыве Учредительного Собрания. Делегатов выбирали по всей стране, даже в захваченных австрийцами городах. Я был приглашен как почетный гость, но не только — мне предлагался ни много ни мало пост диктатора. На переходный период, пока не закончится период государственного строительства. Кое-кого лихорадка иллюзий, свойственная победителям, даже сподвигла на мысль сделать из меня балканского царя. Наивные, дети от политики, они забыли, как устроен наш мир, как жестко высшая аристократия оберегает свои угодья. Диктатор еще куда не шло, но от этой должности я собирался откреститься любыми путями и предложить вместо себя кандидатуру генерала Кундухова. Человеком он стал авторитетным в пределах Боснии, особенно на северо-востоке, куда устремился поток мусульман-добровольцев со всех концов Османской империи и четники из соседней Сербии. Очень удачная, на мой взгляд, компромиссная фигура — сербы-христиане боготворили Мусу Алхасовича как бывшего генерала русской службы, бошняки — как своего единоверца, латиняне, а вместе с ними и герцеговинские харамбаши с воеводами — как удачливого полководца, сумевшего полностью перекрыть восточный коридор и нанести австрийцами несколько крайне болезненных поражений. В нем не было османской спеси, он был образованным реформатором по своим убеждениям — по-моему, отличный выбор.
Окольными путями я отправился в Мостар. За безопасность пути отвечал наш вездесущий Алексеев, который за проведенные в Боснии месяцы не только возобновил контакты с сербами-четниками, но и наладил вполне себе устойчиво работающую осведомительную сеть. Сколько подсылов он обезвредил, сколько раз уводил наш отряд от засады — бесценный человек! От него я получил информацию, что предатель Узатис не только выжил после разгрома штрайфкора, но и пропал из Боснии. Куда он направился, неизвестно, но понятно одно: этот негодяй еще не раз встанет на пути, во мне он видит чуть ли ни личного врага. Поразительно, какие демоны порой скрываются в душе у некоторых, какие у них возникают выверты сознания. Проглядел я Узатиса, каюсь. Посчитал храбрецом и не заметил мерзавца, все на свете измеряющего деньгами.
Мостар жил обычной мирной жизнью. Краткий период пребывания в нем австрийцев быстро забылся, на душных улицах толпились франтоватые продавцы и покупатели в красных фесках и фесичах. Мимо важно шествовали увешанные оружием горцы-усачи, торопились по своим делам простые кметы-селяне с торбами, загребая пыль опанками с загнутыми носами. Торговки овощами, стоя за длинными столами в тени чинара, громко расхваливали свой товар. Пахло солнцем, пылью, кофе, который «пекли» в кофейнях, фруктами и… навозом, коим Мостар награждали многочисленные ослики.
Я остановился в митрополичьем доме, малом и некрасивом, но зато рядом с православной, еле заметной из-за ограды, утопленной в землю церковью, которую обязательно хотел навестить и не раз. Располагались они в квартале, населенным преимущественно христианами. Поблизости наличествовало вместительное здание училища, в котором было решено проводить заседания скупщины. Если оно могло выдержать двести учеников, то полсотни депутатов уж как-нибудь уместятся.
С первого же дня пребывания в Мостаре ко мне потянулись ходоки — депутаты, воеводы, землевладельцы, торговцы. С кем бы я ни говорил, каждому втолковывал одно — нужно единство. Постепенно пришла идея о необходимости придумать Наказ Учредительному собранию, в котором изложить главные мысли о будущем страны. Дядя Вася подсказал несколько идей. Рука сама собой потянулась к листу бумаги и начала выводить первые строчки моего Наказа мостарской скупщине и Учредительному Собранию:
«В Боснийском королевстве живут православные, латиняне и мусульмане, наши враги только и жаждут, как бы нас рассорить, разделить и уничтожить поодиночке. Любой религиозный конфликт отныне необходимо считать государственным преступлением и жестко преследовать по закону. Любой! Даже на бытовом уровне. Все граждане королевства обязаны уважать обычаи друг друга, строительству мечетей, церквей и школ не препятствовать, равно как и праздникам».
— Добавь обязательно, — подсказал дядя Вася, — что в новом королевстве не будет ни бошняков, ни хорватов, ни сербов, все будут босняками-герцеговинцами и только. Национальная рознь будет признана таким же государственным преступлением, как и религиозная. Хорватия из кожи вон полезет, чтобы загрести под себя всех католиков. Допустить этого нельзя ни в коем случае.
Я записал.
И завис, не зная, как решить главный вопрос — вопрос о власти. Имеем королевство, но от прежних его владык остались лишь многочисленные руины замков на вершинах гор. Кто будет его главой? Приглашенный король? Выбранный Господарь? Или под вывеской «королевство» будет скрываться республика по французскому образцу?
А зачем мне решать или что-то советовать? Есть скупщина, голов много, вот пусть и думают депутаты.
* * *Заседание скупщины или Учредительного Собрания началось тревожно — в самом большом классе училища, в клубах табачного дыма и в жарких спорах по углам. Я заметил, что, несмотря на все мои предупреждения и разговоры с депутатами, собравшиеся поделились на конфессии. Зачитал свой Наказ, закончив выступление такими словами:
— В Боснийском королевстве проживают сербы, исповедующие три разные религии. Славяне! Моя мечта — чтобы все вы жили в мире в рамках одного государства. Первый шаг уже сделан: вы научились вместе сражаться. Осталось научиться вместе строить мирную жизнь. Чтобы этого достичь, вам нужен лидер. Вы почему-то захотели на его место выбрать меня. Но я русский генерал, моя судьба — это Россия. Между тем, среди вас есть человек, желающий связать свою жизнь, свое будущее с Боснией и Герцеговиной. Это всем известный паша и генерал Кундухов…
Зал наполнился криками. Нигилист Иван Дреч со своими сторонниками-карбонариями несли с мест какую-то чушь о революции. Возражавшие им воеводы и харамбаши хватались за ятаганы. Больше всех бесчинствовал полковник Милета Деспотович. Он прорвался к школьной кафедре, с которой я выступал, и, не обращая на меня внимание, принялся всех убеждать, что прислушиваться к моим советам не стоит, что черкесы здесь чужаки и веры им нет.
— Родину сою су издали и продаче нашу! — неистовствовал полковник, и я увидел, как побелело лицо Кундухова.
Милета вел к одному — нужно создавать Великую Сербию, ложиться под руку князя Обреновича. Меня его выступление, спонтанное или запланированное, не удивило. Алексеев мне докладывал, что не будь Кундухова, Деспотович мог попытаться создать на востоке Боснии нечто вроде протектората Сербского княжества. И генерал, и полковник были на войне союзниками, но врагами в деле создания государства. Однако до прямых оскорблений еще не доходило. Как бы слова Милеты ни спровоцировали беды. Так ведь и до дуэли может дойти!