По мере продвижения на второй этаж восторг мадам Фонтен все возрастал. Среди ее интересов домовая архитектура семнадцатого века, похоже, занимала особое место.
– Не могу считать себя настоящей художницей, – послышались ее слова, обращенные к мистеру Энгельману, – но очень хотелось бы сделать небольшие зарисовки этих прекрасных старинных комнат. Они сохранились бы у меня как память о днях, проведенных во Франкфурте. Я не смею просить вас, дорогой Энгельман, об этом. Зачем вам в блаженном раю холостяка восторженные дамы с блокнотами? Надеюсь, мы не нарушаем покой мистера Келлера. Он дома?
– Нет, – сказал мистер Энгельман.
Неожиданно поток красноречия мадам Фонтен иссяк. На следующий этаж она поднималась молча. Там располагались наши спальни. Моя комната не представляла особого интереса. А вот в комнатах мистера Келлера и мистера Энгельмана были образцы великолепной резьбы – лучшей в доме.
Уже смеркалось, и мистер Энгельман зажег в своей комнате свечи. Вдова взяла одну из них и со знанием дела осмотрела комнату. Она выглядела слегка подавленной, что не помешало ей обратить особое внимание на самые ценные вещи – гардероб и туалетный столик, показав себя изрядным знатоком резьбы.
– Мой бедный муж увлекался старинной резьбой, – скромно заметила вдова. – Все, что я знаю, почерпнуто у него. Дорогой мистер Энгельман, ваша комната – произведение искусства. Какие цвета! Все здесь просто и величественно! – А скажите, можем мы… – тут она запнулась, вид у нее был смущенный. – Будет ли удобно взглянуть одним глазком на комнату мистера Келлера? – проговорила она тихим голосом.
О комнате мистера Келлера она говорила так, словно это место было святилищем, куда допускали лишь избранных. «Где эта комната?» – спросила она, затаив дыхание. Я провел ее по коридору и бесцеремонно открыл нужную дверь. Мадам Фонтен бросила на меня такой испуганный взгляд, словно уличила в святотатстве.
Следовавший за нами со свечой в руке мистер Энгельман зажег старинную медную лампу, свисавшую с потолка.
– Мой ученый компаньон, – объяснил он, – много читает, и ему нужно как можно больше света. Когда лампа разгорится, вы лучше все разглядите. Эта полка над камином считается по праву лучшей из всех во Франкфурте.
Вдова остановилась у камина, сжав руки в немом восхищении. Обретя снова голос, она привлекла к себе Мину.
– Позволь, дорогая, я растолкую тебе, в чем особенная прелесть этой восхитительной вещи, – сказала она и прочла небольшую лекцию о достоинствах полки. – Ах, если б я могла ее зарисовать! – вырвалось у нее. – Но нет, я прошу слишком многого. – Вдова подробно осмотрела все в комнате. Даже простой столик рядом с кроватью, на котором стояли кувшинчик и стакан, привлек ее внимание.
– Это то, что он пьет? – спросила она с почтительным любопытством. – Могу я отведать?
Мистер Энгельман рассмеялся.
– Это всего лишь ячменная вода, – сказал он. – Наша экономка страдает ревматизмом и потому старается как можно реже подниматься по лестнице. Делая вечернюю уборку, она приносит и воду на ночь, чтобы лишний раз не ходить.
– Попробуй, Мина, – сказала вдова, предлагая стакан дочери. – Очень освежает.
Стоящий рядом мистер Энгельман прошептал ей на ухо несколько слов, но я их расслышал:
– Вы заставляете меня ревновать. Напиток, что я пью на ночь, не привлек вашего внимания. Да будет вам известно – это пиво.
Вдова одарила его таким нежным взглядом, что у бедняги вырвался из груди счастливый вздох. Несчастный мистер Энгельман!
Простодушная Мина нарушила эту сентиментальную сцену.
Она рассматривала картины и обратилась к мистеру Энгельману с просьбой растолковать некоторые из них. Мне показалось странным, что вдову с ее интересом к произведениям искусства эти картины не заинтересовали. Она не последовала за дочерью в другую часть комнаты, а продолжала стоять у кровати, опершись на столик и задумчиво глядя на кувшинчик с ячменной водой. Вдруг она вздрогнула, быстро обернулась и поймала мой устремленный на нее взгляд. Возможно, то был обманчивый свет лампы, но мне показалось, что из-под приспущенных век сверкнул взгляд, исполненный такой злобы и подозрительности, что мне стало не по себе. Прежде чем я понял, что это было – обман зрения или подлинная реакция, – вдова приняла свой обычный облик.
– Я вас удивила, Дэвид? – произнесла она нежнейшим голосом. – Почему я не проявляю интерес к картинам, думаете вы? Друг мой, подчас трудно справиться с печальными воспоминаниями. Иногда самые незначительные вещи их пробуждают. Дорогой мистер Энгельман меня понимает. Нет сомнений, что он тоже страдал. Можно присесть на минутку?
Она грациозно опустилась в кресло и остановила взгляд на знаменитой каминной полке. Ее поза была воплощением изящества. Мистер Энгельман торопливо закончил свои объяснения, присел рядом и любовался вместе с ней изяществом резьбы.
– Художники уверяют, что камин эффектнее всего смотрится при искусственном освещении. Фронтон между окнами не пропускает днем достаточно света.
Мадам Фонтен повернулась к нему с понимающей улыбкой.
– Я как раз тоже об этом думала, – сказала она. – Эффект от света потрясающий. И что я не захватила с собой блокнот? Тогда сохранила бы память об этом чуде, сделав набросок в отсутствии мистера Келлера. – Говоря это, она перевела взгляд на меня.
– Если обойдетесь без красок, то карандаши и бумага в доме найдется, – предложил я.
Тут в коридоре пробили часы.
Мистер Энгельман тревожно обернулся и поднялся с кресла, выражая всем своим видом, что время пролетело незаметно и мистер Келлер может вернуться в любую минуту. Мина сразу уловила эту перемену, а вот вдова, казалось, полностью утратила смекалку. Она не пошевельнулась и продолжала сидеть, словно была не в гостях, а дома.
– Интересно, получится что-нибудь у меня без красок? – спокойно произнесла она. – Но попробовать можно.
Беспокойство мистера Энгельмана переросло в откровенный страх. Чутко реагировавшая на происходящее Мина наконец вмешалась.
– Боюсь, мама, сегодня уже поздно рисовать, – сказала она. – Мистер Келлер может вернуться с минуты на минуту.
Мадам Фонтен тут же поднялась со сконфуженным видом.
– Как глупо с моей стороны не подумать об этом! – воскликнула она. – Простите, мистер Энгельман, впечатления переполняют меня, и я обо всем забыла. Благодарю вас за доставленное удовольствие. – И она направилась к двери, продолжая извиняться и благодарить хозяина. Мистер Энгельман вновь обрел спокойствие. Он с любовью смотрел на вдову и предложил ей руку, чтобы спуститься с лестницы. На этот раз мы с Миной шли впереди. На втором этаже мы остановились,