Он женат. Ну и прекрасно.
Продолжай идти, Стелла.
Я вытолкнула глубокий выдох, выпрямила плечи и образно стряхнула с себя пыль. Я была невероятно хороша в этом. Я делала это всю свою жизнь.
Лекси была права. Случайности, совпадения, жестокость жизни и извращенное чувство юмора судьбы всегда играли огромную роль во всем, что касалось его. Их обоих. Может быть, так жизнь давала мне понять, что именно в этот день, как ни в какой другой, я нахожусь на правильном этапе своего пути.
Тогда почему же это так нестерпимо больно?
Я ушла так далеко от того места, где каждый из этих знаков имел значение. От того периода, когда я анализировала и переанализировала все до такой степени, что сводила себя с ума, пока, наконец, просто не позволила вещам быть такими, какие они есть.
И я смогу сделать это снова. Смогу сделать это снова так легко, если только сумею перешагнуть через это. Жизнь, которой я жила, была моим утешением.
Потому что Лекси была права.
Я была счастлива.
Уверенная в том, что самое худшее позади, и, без сомнения, слегка драматизируя, я полезла в сумочку за своим удостоверением личности. Именно в этот момент я услышала первые ноты песни, которые зазвучали из динамиков аэропорта.
— Твою ж ма… — Я осеклась, прикрыв рот от ужаса. Каждая голова в очереди повернулась в мою сторону; сотни глаз изучающе скользнули по мне. Несколько матерей крепче прижали к себе детей с отвращением на лицах, и я заметила ухмылки пары парней, стоявших впереди. Парализованная, пока песня проникала в мои уши и детонировала в моей груди, я быстро прошептала свои извинения, схватила ручку чемодана и улизнула прочь, словно только что крикнула «Бомба!».
Униженная и не желая подвергать себя новым взглядам, я, не поднимая глаз, покатила чемодан обратно в вестибюль аэропорта. Несколько миль спустя, когда мой рейс уже благополучно поднялся в воздух без меня, со лба стекал пот, пока я пыталась совладать со своим бессвязным, блуждающим разумом. Неуютно укутанная в зимнее пальто, я бесцельно бродила по аэропорту, таща за собой легкий чемодан, который теперь казался тяжелым, как ящик с кирпичами, без всякой цели.
Меня всегда ранила именно музыка. Она наносила самый большой ущерб. В каждый божий день моей жизни ей сопутствовала песня. Некоторые дни повторялись. Иногда я просыпалась с текстом, кружащим в голове. Порой эти слова задавали тон моему дню, и я, словно рабыня, следовала за ним. Но некоторые песни были подобны острому ногтю, тыкающему в открытые раны мыслей. Потому что музыка — это величайший библиотекарь сердца. Нескольким нотам было под силу перенести меня в прошлое, в самые болезненные моменты. Возьми любую песню из картотеки своей жизни, и ты сможешь привязать ее к воспоминанию. Она откликается, резонирует, и там ей суждено остаться. И неважно, сколько карточек из этой картотеки ты захочешь вырвать и сжечь, как старые телефонные номера, чтобы освободить место для новых, — эти песни останутся и будут угрожать заиграть снова.
И песня, что кружилась в глубинных закоулках моего разума — пока я изо всех сил пыталась вырвать ее из картотеки — отлично изувечила меня благодаря моей доброй подруге по имени Случайность, и жестоко вытаскивала наружу каждое связанное с ней воспоминание. Она жгла изнутри, проходя будто ожогом через нос и легкие, пока я шагала по белому кафелю аэропорта в своих изрядно поношенных кедах и смотрела на исписанные маркером строчки песен, которыми я их разрисовала.
Эта песня была татуировкой на моем сердце, как и несколько других. И второй раз в жизни я хотела, чтобы музыка остановилась. Мне нужно было, чтобы это повторение прекратилось. Я не хотела чувствовать этот ожог. Он был слишком всепоглощающим.
И эта логика была абсурдной.
Пока я обливалась потом, глядя на мелкие трещины и пятна на полу подо мной, я четко осознавала несколько вещей.
Первое: в этот день я никуда не полечу.
Второе: я не перезвоню Лекси и не задам ей ни единого вопроса.
И третье: я отказывалась признавать. Боль была слишком осязаемой, слишком живой.
Что это за особенность женской психики, которая не позволяет нам игнорировать старые раны, давно минувшие муки и воспоминания о мужчинах, с которыми мы себя связали?
Раньше я думала, что мужчины — эксперты в том, чтобы забыть о прошлом и двигаться дальше, но я, наконец, стала достаточно взрослой, чтобы знать: это не так. Их воспоминания столь же яркие, столь же болезненные. Просто они лучше умеют отпускать.
Измученная, я остановилась посреди своей прогулки, и в меня врезался мужчина.
— Простите! — поспешно извинилась я, пока он крепко держал меня за руку, чтобы удержать нас обоих. Он был слегка лысеющим, с добрыми зелеными глазами, и с ног до головы одет в армейский камуфляж, брюки заправлены в берцы. Солдат.
— Все в порядке, — тихо ответил он, поправляя сумку на плече и подмигнув мне, прежде чем направиться к группе других людей, одетых так же, как он. Я отошла от плотного потока людей, прижавшись спиной к стене, пока секунды тянулись.
Проклятье. Что ты творишь, Стелла? Едь домой!
Разъяренная на саму себя, я решила перенести свой билет на более поздний рейс и прекратить это безумие, но тут подняла глаза и увидела неоновую вывеску прямо над собой. Я поморщилась от мерцающих, ярко-желтых букв, которые бросались в глаза, подмигивая мне, как будто живые.
Едь. Едь. Едь.
«Alamo.2 Едь с удовольствием.» Мои ноги двинулись раньше, чем я успела всё обдумать — прежде чем смогла убедить себя, что веду себя слишком драматично, и что эта новость ни на йоту не изменила мою жизнь. Я сама отвечаю за себя и за свою реакцию. Все эти разумные мысли просочились сквозь мой рассудок и были отметены медленным истечением разочарования из моей груди.
Когда дело доходило до мужчин в моей жизни, мои эмоции были моим криптонитом, как и моя нерешительность.
И в тот день в аэропорту я вновь была парализована и тем, и другим.
Я ехала.
Я прокатила чемодан до стоянки пятьдесят два, щелкнув брелоком разблокировала Nissan Altima и забросила багаж в багажник. Внутри затхлого салона я опустила лоб на руль, завела машину и опустила окно. Прохладный воздух ударил мне в лицо, вырывая меня из оцепенения и усталости. Я взглянула на часы на приборной панели. Прошло всего три часа с момента моего подкаста.
Три часа.
Пристегнув ремень, я достала телефон из рюкзака, чтобы ввести маршрут. У меня уже было больше уведомлений, чем я смогла бы прочитать за неделю, и электронные письма продолжали сыпаться. Меня ждали шестьсот непрочитанных сообщений, и я не могла заставить себя взглянуть ни на одно из них. Я вызвала Siri, назвала ей свой домашний адрес и включила передачу, пока она проговаривала первые указания.
Мой пятичасовой перелет превратился в двадцать с лишним часов за рулем. Я злилась на себя, злилась на Лекси, просто… была зла. Я резко переключила коробку передач обратно на парковку и ударила по рулю. Даже в тихой машине музыка не прекращалась. Она отказывалась ослабить свою мертвую хватку. Петля сжималась вокруг моего сердца, стискивая его, как тиски. Рана открывалась, и я была бессильна это остановить. Она кровоточила, напоминая о том, где я была. И если я не могла это остановить, значит, я приму всё. Всё, что во мне осталось, вся та часть меня, которой требовалось завершение, показала: мне придется пережить это снова, шаг за шагом, песня за песней.
Но, в действительности, я не верила в точку в отношениях.
Нет, точка — это был предлог для одних, козел отпущения для других. Этот миф не делал ничего, кроме как временно заглушал боль от тоски по человеку. И после того звонка, того сообщения, той короткой встречи, того момента во времени, когда предполагалось, что ты можешь двигаться дальше, приходило осознание: на самом деле, это лишь перезапускало таймер разбитого сердца.