Сим Симович
Шрам: Легионер
Глава 1
Песок забивался в каждую щель. В складки ткани, под ремни разгрузки, между зубами, в уголки глаз. Ветер гнал его волнами по выжженной равнине, и колонна шла сквозь эту мутную завесу, растянувшись на полтора километра. Сорок два градуса по Цельсию. Вторая половина дня. Солнце висело справа, белое и злое, превращавшее небо в раскалённую жестяную крышу. Под ногами хрустела соль, смешанная с красноватой пылью. Вода в фляге была тёплой, как чай, и пахла пластиком и хлоркой. Дюбуа пил маленькими глотками, считая их. Ещё двенадцать километров до лагеря. Ещё четыре часа. Может, пять, если кто-нибудь свалится с тепловым ударом.
Лямки рюкзака врезались в плечи, тридцать килограмм давили на позвоночник, FAMAS тянул шею кожаным ремнём. Под шлемом волосы слиплись от пота, по спине текли солёные ручьи, пропитывая камуфляж до самого пояса. Ботинки натёрли пятки до крови ещё вчера, теперь каждый шаг отдавался тупой болью, но это была хорошая боль — привычная, понятная, та, что говорила: ты ещё жив, ещё идёшь, ещё в строю. Дюбуа смотрел в спину Малика, алжирца из второго отделения, широкоплечего ублюдка с татуировкой скорпиона на шее. Малик шёл ровно, не сбиваясь, автомат на груди, голова чуть опущена. Профессионал. Может, действительно служил в их армии, как говорил, а может, просто не первый раз марширует через эту богом забытую сковородку.
Справа, метрах в десяти, плёлся Лебланк. Парень из Тулузы, белобрысый и тощий, с лицом, обгоревшим до состояния варёного рака. Ему было плохо. Видно по шагу — волочил ноги, качался. Идиот выпил всю воду ещё утром, теперь расхлёбывал. Дюбуа видел, как капрал Бернар обернулся, посмотрел на Лебланка, покачал головой и продолжил идти. Не остановил, не подбодрил, не дал воды. Так было правильно. Легион учил простым вещам: если ты тупой — ты страдаешь, если ты слабый — ты умираешь, если ты выживаешь — значит, чему-то научился. Дюбуа прошёл эту школу в Обани, потом в Джибути, теперь здесь, в Северном Мали, где воздух был похож на раскалённый выдох домны, а местные резали глотки за пачку сигарет и три патрона.
— Шрам, воды, — хрипло попросил Ковальски, поляк из его отделения, шедший слева.
Дюбуа не ответил. Посмотрел на него, увидел красные глаза, потрескавшиеся губы, судорожное сглатывание. Ковальски держался. Протянул флягу. Поляк кивнул, отпил два раза, вернул. Не сказал спасибо. Не надо было. Они были в одном отделении, а в отделении либо помогают, либо сдыхают по одиночке.
— Мать вашу, когда уже, — простонал кто-то сзади. Немец, наверное. Шульц или как его там.
— Заткнись, — рявкнул сержант Дюмон, шедший сбоку колонны. Голос как наждак по металлу. — Экономь воздух.
Колонна молчала. Только хруст подошв по соли, звон железа, тяжёлое дыхание. Иногда кашель. Иногда чей-то мат, сдавленный и короткий. Дюбуа смотрел вперёд, туда, где горизонт плавился в мареве, где небо и земля сливались в одно белёсое марево. Там, за этим маревом, была взлётная полоса, ангары, палатки, вода в цистернах, тень. Но это было далеко. А здесь было только солнце, песок и шаг за шагом.
Он не думал ни о чём. Голова была пустой, как и положено на марше. Думать — значит уставать быстрее. Надо было просто идти. Ставить ногу, переносить вес, ставить другую ногу. Считать шаги, если хочется. Или не считать. Смотреть в спину впереди идущего. Дышать. Терпеть. Это он умел.
В России его звали по-другому. Там было другое имя, другая жизнь, другие причины просыпаться по утрам. Но Россия осталась за спиной, за границей, за прошлым, которое он вырезал из себя, как гнилое мясо. Теперь он был Пьер Дюбуа. Легионер. Второй класс. Второй ПВ, третья рота, два РЕП. Парашютист. Рядовой. Солдат. Шрам — потому что шрам через всю правую скулу, от виска до подбородка, белый, неровный, старый. Никто не спрашивал, откуда. В Легионе не спрашивали.
Лебланк упал в четыре тридцать. Осел на колени, потом завалился набок, рюкзак утянул его на спину. Лежал и хрипел, как рыба на берегу. Колонна не остановилась. Бернар кивнул двоим из арьергарда, те подняли Лебланка, сняли рюкзак, распределили между собой. Сам Лебланк шёл теперь между ними, держась за их ремни, волоча ноги. Его вырвало через пять минут — желчью и водой. Лицо стало серым.
— Довести, — сказал Дюмон. — До лагеря.
— Так точно, — ответил один из арьергардников, капрал-шеф Сантос, бразилец с мёртвыми глазами.
Дюбуа шёл дальше. Его это не касалось. Лебланк был не из его отделения. Если помрёт — подохнет по собственной глупости. Если выживет — запомнит урок. Легион был прост и понятен, как удар в челюсть.
Лагерь появился в шесть десять. Сначала антенны на фоне неба, потом колючая проволока, потом ангары и палатки, серо-песочные, сливающиеся с землёй. Часовые на вышках. Две БМП у ворот. Триколор на флагштоке, обвисший без ветра. Колонна дошла до КПП, остановилась, построилась. Лейтенант Моро принял доклад, осмотрел строй, кивнул.
— Отбой. Осмотр оружия через час. Ужин в семь.
Строй рассыпался. Легионеры поплелись к палаткам, оставляя на песке мокрые следы пота. Дюбуа скинул рюкзак у своей койки, поставил автомат к стенке, снял разгрузку. Вся одежда была мокрой, от тела шёл кислый запах. Руки тряслись — обезвоживание. Пальцы разжимались с трудом. Выпил остатки из фляги, рухнул на койку. Закрыл глаза. Темнота накатила сразу, густая и вязкая.
Разбудил его Ковальски, толкнув в плечо.
— Шрам. Оружие.
Дюбуа открыл глаза. В палатке было душно, пахло потом, грязной тканью и маслом. Он сел, взял FAMAS, начал разбирать. Автоматически, не думая. Руки делали всё сами. Извлёк магазин, дослал патрон в патронник, спустил курок, отстегнул цевьё, вытащил затворную раму, проверил ствол. Чисто. Протёр ветошью, смазал. Собрал обратно. Проверил прицел, спусковой механизм, предохранитель. Всё работало.
— Нормально, — сказал Ковальски, сидя напротив со своим оружием.
Дюбуа кивнул.
— Лебланк?
— В лазарете. Капельница. Жить будет.
— Дурак.
— Да.
Они допили воду из канистры, стоявшей у входа. Холодной не было, была тёплая и затхлая, но лучше, чем ничего. Ужин был в столовой-палатке: рис, консервы, хлеб чёрный, как подошва, кофе. Дюбуа ел медленно, пережёвывая каждый кусок. Тело требовало соль и калории, он давал ему то, что могло. Вокруг