Выйдя на небольшую прогалину, мы разбили палатки и разложили костры. Об ужине никто и не заикался. У носильщиков не оставалось ничего, кроме риса, бесполезного при отсутствии воды. В наших запасах также не было ничего кроме муки, овсянки, чая и кофе — ничего такого, что можно было бы съесть без воды.
Носильщики и полисмены улеглись на ночлег вокруг огней. Впервые за все время наших переходов не было слышно ни песен, ни шуток, ни разговоров.
Под брезентовым навесом, на куче поклажи красовался череп, который старик Форнир продолжал тащить, несмотря на все трудности странствия. Я взглянул на череп, освещенный огнем костра, и мне показалось, что он усмехается злорадной усмешкой; я невольно почувствовал ненависть к этому отвратительному предмету, точно он был виновником всех наших злоключений.
Из джунглей до нас долетел стон, душу раздирающий и несомненно, человеческий. Стон прервался и за ним раздался знакомый вой, к которому присоединился другой голос. Сомнения не было: это были Эпи и Каури, наши умалишенные поварята, каким то непостижимым путем следовавшие за нами. Голоса приближались и, наконец, в свете костра показались две жалкие, изможденные фигурки. Они подползли к костру и моментально заснули.
И тут вдруг полил дождь!
Неожиданно, как всегда бывает в джунглях, без малейшего предварительного ветра, дождь хлынул, как из ведра.
Соскочив с постелей, мы с лихорадочной поспешностью стали собирать кастрюли, ведра, чашки, — все, что могло вместить хоть несколько капель драгоценной влаги, и выставили их под навесы палаток, по которым с шумом сбегала вода.
Дождь перестал так же внезапно, как и начался. Когда мы бережно слили в один сосуд всю набранную воду, ее оказалось немного, — всего около двух ведер; мы разделили ее между всеми поровну, по полчашки на каждого, без различия между белыми и черными. Никогда в жизни свежая ключевая вода не казалась мне более вкусной, чем эти несколько глотков полутеплой воды, пахнувшей дегтем брезента и человеческим потом от черных спин, тащивших этот брезент по горам.
Заря застала нас поутру идущими вверх по тропинке, с которой мы так стремительно спускались накануне вечером. От быстроты зависело теперь наше спасение. Мы знали, что если солнце начнет припекать прежде, чем мы найдем воду, нам не выдержать его палящих лучей.
Почти у вершины второго склона послышался шорох в кустарнике, и треск ломаемых веток. Из кустов неожиданно вынырнула фигура Пайейе. Он держал в руках маленького кенгуру, вонзив свои длинные ногти в шею животного. Когда, наконец, брызнула струя крови, он, припав губами к ране, стал ее пить; я отвернулся, чтобы не видеть этой сцены.
Достигнув вершины, мы сделали остановку, в надежде отыскать какое нибудь углубление в земле, где могла собраться вода от вчерашнего спасительного дождя. Старик Форнир шел возле меня, молча и стоически перенося все невзгоды. В руках его я увидел все тот же проклятый череп. Прилив ярости охватил меня. Я бросился к нему и, вырвав череп из его рук, швырнул его изо всей силы в сторону.
Глаза Форнира следили за полетом черепа, и он тотчас же поплелся к месту, где он упал.
— Оставь его там! — крикнул я старику.
— Хорошо, господин, — ответил тот.
Тем не менее, он сделал попытку восстановить попранное табу. Я видел, как он наклонился, отыскивая череп. Вдруг громкий крик сорвался с его губ.
— Дала-дала! (тропинка), — закричал он.
Динго, мой вестовой, вопросительно поглядел мне в глаза и, получив утвердительный кивок, помчался к тому месту и дальше по тропинке. Раздался один ружейный выстрел, за ним другой: Динго сигнализировал нам, что тропинка ведет верно и прямо к реке.
В этот момент я увидел, как старик Форнир, прежде, чем присоединиться к нашей сумасшедшей скачке вниз, нагнулся, и воткнув в землю высокую палку, бережно насадил на нее злосчастный череп.
Дальнейший путь был очень тяжел и совершенно измучил нас. Здесь у нас оказались новые враги. То были пиявки, положительно усеивавшие наш путь. Босым и полуголым туземцам пришлось от них очень плохо. Они неистово скреблись, отдирая от тела этих мучителей с помощью ножа, зачастую вместе с кожей. Нам, в нашем платье, сапогах и белье, было немногим лучше. Пиявки проникали повсюду, но мы даже не позволяли себе останавливаться, чтобы снять их, зная, что все наше спасение заключалось в том, чтобы как можно скорее двигаться вперед. Наконец, мы добрались до больших скал, где пиявок уже не было. Взобравшись на горы, мы стали усиленно чиститься. Белье наше намокло от крови, а сапоги были наполнены густою массой убитых пиявок. Потом мы целые недели должны были употребить на заживление ран, нанесенных нам пиявками. Пытки, испытанные нами за это время, не поддаются описанию. Мы шли вниз по нагорью, потом снова поднимались на другое, без тропинок, прокладывая дорогу собственными руками.
Наконец, добравшись до вершины одной из бесчисленных гор, мы заметили вдалеке внизу ряд белых домиков. Хотя ни Доунинг, ни я никогда не бывали здесь, мы сразу поняли, что эти домики означают конец наших злоключений.
Строения принадлежали католической миссии области Пополе, и в них нас ждали настоящие кровати, настоящая еда и настоящий отдых.
От Пополе до острова Юла идет построенная миссионерами дорога, по которой ездят конные фургоны.
Глава XXII
Секрет Япидзе
Не стану рассказывать, как мы добрались наконец до миссионерских строений, как отдыхали там два дня и как поехали в фургоне на побережье. Путешествие это было не особенно комфортабельно, но лишено всяких приключений. Мы распрощались с носильщиками, расплатившись с ними, и они ответили нам тем, что попросили пожать наши руки. Кайва, констебль из деревни Майла, прощался одним из последних: он был взволнован, хотел как будто что то сказать, но раздумал и пошел прочь со всеми другими.
— Не хочет ли он сказать, что Япидзе жив? — сказал Омфри. — Я думаю, мы этого так и не узнаем толком, пока когда-нибудь не соберемся опять к каннибалам.
— Ну, нет, — возразил я, — с меня достаточно одного путешествия. Я не жалею о том, что побывал в Папуасии, но вторично испытать все то, что мы пережили там, мне что то не хочется. Но вы, старина, вы ведь остаетесь здесь; если вам что-нибудь удастся разузнать поподробнее, я, надеюсь, вы сообщите мне. Согласны?
— Идет, — ответил Омфри.
Много месяцев спустя, когда