Поначалу бык даже не шелохнулся, удивленно уставившись на плюш в руках Лексея, мол, что это ему надо, но затем, пригнув к земле рога и угрожающе ими покачивая, устремился прямо на Лексея.
Зрители, столпившиеся снаружи загона и затаив дыхание наблюдавшие за происходящим, хором вскрикнули и невольно отпрянули.
Однако Лексей, проявив небывалое проворство, ловко увернулся, и стремительно несущийся на него бык проскочил мимо. Не сумев обуздать своего напора и вовремя остановиться, он с треском врезался в ограждение.
Окружающие громко охнули и снова отпрянули. Но тут же, восхищенные смелостью и искусным мастерством Лексея, дружно захлопали.
— Вот молодец! — восхищенно воскликнул и кто-то из руководства.
— Да он настоящий герой!
— Глядя на его скособоченную фигуру, никогда бы не подумал, что из этого полуказаха выйдет какой-нибудь толк...
— И откуда только в нашем ауле взялся такой бодливый бык?
— Он же сам его приучил бодаться.
— Ну надо же, какой хитрец!
Пока народ обменивался репликами, чтобы воздать хвалы умению Лексея, бык, врезавшийся в забор, пришел в себя и вновь повернул к полю битвы. То бишь опять помчался на Лексея, а тот, ничего не подозревая, с довольным видом и улыбкой до ушей, воодушевленный похвалами, отвешивал поклоны собравшейся публике. Правда, тут же заметил надвигающуюся угрозу, моментально расправил плюшевое полотнище и резво отпрыгнул, опоздав на какое-то мгновение: бык слегка задел его, и Лексей, не удержавшись на ногах под мощным натиском скотины, кубарем отлетел в сторону. На этот раз вторично обманутый бык быстро развернулся и с ревом бросился на Лексея, еще не успевшего встать и беспомощно лежавшего на земле навзничь.
Женщины, вскрикнув от ужаса, закрыли в страхе лица, а детвора испуганно заворковала, словно стайка шумливых горных индеек.
Но станет ли человек так легко прощаться с жизнью — Лексей, понимая, что от животного ему уже не увернуться, все же вскочил, из последних сил драпанул в глубину двора и мертвой хваткой вцепился в угол ограды.
Разъяренный бык с налившимися кровью красными глазами, которые напоминали две воспаленные, вспухшие оспины, с диким ревом настиг Лексея и боднул его. Правда, достать сжавшегося в углу человека ему не удалось и, как бы он ни бодался, зацепить противника рогами никак не получалось — бык лишь давил и месил Лексея мордой.
Наконец один из стоявших снаружи мужчин пришел в себя и, отчаянно дубася быка соилом*, отогнал взбесившееся животное, насилу вызволив Лексея из западни.
Побледневшего как полотно, без кровинки в лице Лексея подняли с земли и, подхватив за руки, обвисшие словно плети, выволокли за ограду. Очутившись в безопасном месте, Лексей едва слышно, заплетающимся языком что-то промямлил.
— Эй, бабье, прекратите шуметь! Он хочет что-то сказать, — призвал женщин к тишине кто-то из джигитов и склонился ухом к губам пастуха.
— Что он говорит?
— «Прощай», — говорит.
— Ужас, а кому?
— «Прощай, Ольга», — говорит.
— А где Ольга?
— Вон там...
— Подведите ее скорее!
Сердце Ольги не вынесло страшной картины: у нее подкосились ноги, и она невольно присела там, где стояла, едва не теряя сознание. Две женщины, оказавшиеся рядом, подхватили бедняжку под руки и в полуобморочном состоянии подвели к мужу, который вытянулся на земле подобно срубленному тополю.
— Олечка, прощай! — одними губами прошептал Лексей.
Услышав эти слова, Ольга с воплем «родимый мой!» упала как подкошенная на тело мужа и крепко обняла его...
Вот так Лексей, решивший посостязаться с быком на глазах у публики, едва избежал смерти: сломал два ребра, ключицу и пару месяцев провалялся в больнице.
— А Лексей-то наш умом тронулся, — болтали потом те, кто встретил его в день выписки из больницы.
— Скажи лучше, что контуженый стал.
— Да, точно, совсем как старик Амир.
— Но Амир-то, бедняга, контуженым с войны вернулся, а этот шайтан...
— О чем только думал Лексей — надо же, повредить мозги в мирное время!..
Что бы ни судачили об этом событии, но печально известная «коррида», показанная в первомайский праздник, послужила Лексею полезным уроком на будущее. С того самого злополучного дня он перестал быть таким легкомысленным, как прежде, дурости в его поведении заметно поубавилось, а вот спокойствия и благоразумия прибавилось.
Что греха таить, и сам Лексей, и его жена Ольга были добры и радушны по отношению к своим соседям, да и ко всем остальным аулчанам тоже. Если, конечно, не брать во внимание фамильярности в общении и отдельных бестактных манер, сложившихся, видимо, в результате их длительного проживания среди грубоватых кержаков. Разум аулчан, воспитанных в духе казахских традиций учтивости, принять подобных привычек никак не мог. В остальном эта супружеская чета в Мукуре прижилась и не вызывала неприятия. Со дня своего появления в ауле они ни разу ни с кем не повздорили, а уж тем более, не поругались.
* * *
Несколько лет тому назад Лексей съездил к пасечнику Колмогорову и привез от него визгливого поросенка. Нургали тогда, обуреваемый сильными подозрениями, поинтересовался:
— Что это у тебя такое?
— Кабанчик, кабанчик это! — ответил Лексей, любовно поглаживая поросенка по загривку, и, как ни в чем не бывало, чмокнул его нрямо в пятачок.
Нургали брезгливо отвернулся, потому что даже смотреть на такое безобразие без отвращения не мог.
— И что же ты с ним собираешься делать?
— Выращивать буду.
— У какого такого деда ты слышал, чтобы казахи когда-нибудь выращивали свиней?
— Но ведь это тоже скотина — на забой сгодится.
— Не гневи Аллаха, пусть сгинет мясо с такого забоя!
— Да ты лучше посмотри, какой он пухленький и хорошенький — просто загляденье!
— И видеть не хочу!
Лексей, не понимая, почему сосед ни с того ни с сего злится, спустил поросенка на землю и положил руку на его плечо. Нургали, как ошпаренный, тут же отпрыгнул в сторону, словно его ужалила змея.
— Когда мы жили в Коробихе, у нас целый двор свиней был, — не придав значения поведению соседа, признался Лексей. — В отличие от овец, ухаживать за хрюшками намного проще...
— Да ты тот еще фрукт, оказывается! Станешь свинью откармливать — никто больше порог твоего дома не переступит!
— Это почему же?
— Потому что свиньи поганые... И дом,