Но этого не скажешь о Менсулу, которая долгие годы жила в беспокойном ожидании, надеясь на скорую встречу с мужем: мол, ежели не сегодня, то завтра он непременно приедет или же послезавтра вернется.
Когда всем стало понятно, что Турганбека уже не дождаться, Менсулу начали одолевать предложениями о сватовстве. При виде красавицы мужчины, похоже, теряют всякий стыд: не осталось в Мукуре мужика, который не зарился бы на Менсулу, не имел на нее видов. Мало тех, что живут в родном Мукуре, так посвататься к ней мчались, загоняя коней, даже из дальних краев. Однако всем Менсулу отвечала решительным отказом и смекалистыми уловками выпроваживала прочь.
Проходила жизнь, а вместе с нею ушли из этого мира ее отец с матерью и свекор со свекровью. Но Менсулу все продолжала лелеять в душе надежду на возвращение любимого Турганбека.
Когда их единственный сын, ее свет и радость, стал взрослым джигитом, она продала весь свой немногочисленный скот и отправила Айбара в Алматы. Видимо, упорством своим тот пошел в отца, вот и поступил первым в истории аула Мукур на учебу в столичный университет.
Проучившись пять лет, вернулся с дипломом домой. Счастью Менсулу, встречавшей Айбара, не было предела. Той же осенью она справила сыну грандиозную свадьбу и обзавелась снохой.
— Исполнилась мечта Турганбека, — радовались люди, испытывая искреннюю благодарность к Менсулу.
Только разве кому-нибудь удавалось противостоять судьбе — зимой того же года аулчане нежданно-негаданно потеряли любимую всеми Менсулу...
Обустроив сына с невесткой, передав в их руки хозяйство и направив семейную жизнь молодых в должное русло, она однажды на рассвете отправилась на речку и бросилась в прорубь... Ее тело, попавшее под лед, унес строптивый Мукур.
— Вот ужас-то! Мы ее следы на берегу видели: она ведь даже не оглянулась ни разу, не посмотрела назад... Какая решимость! Шла твердо, прямо и без всяких колебаний шагнула прямиком в прорубь. А на ее краю нарочно оставила свой платок, — рассказывала с переполненными от слез глазами Бибиш-апай.
Перед смертью Менсулу оставила сыну с невесткой листок с письмом и сберегательную книжку. На книжке была небольшая сумма, которую она по крохам собирала долгие годы для Айбара и будущей снохи. А на листке бумаги Менсулу написала им прощальное завещание:
«Не корите мать за это решение, постарайтесь меня понять и простить, жеребята мои! Я так мечтала о том дне, когда мой Айбар создаст семью и сможет сам распоряжаться собственной жизнью! Наконец дождалась, и за это я благодарна вам. А теперь, дети мои, не держите меня. Всю свою жизнь я провела в ожидании моего любимого Турганбека, вашего отца, до смерти по нему соскучилась. Я ведь живой человек, из плоти и крови, совершенно от этого ожидания истомилась и обессилела. Больше терпеть не могу — силы мои исчерпаны. А без Турганбека жизнь для меня не имеет смысла. Ваш отец так и не вернулся. Поэтому я твердо решила, что пойду к нему сама. До свиданья, мой жеребята, прощайте, не корите и не кляните свою мать!»
Такая вот трагическая судьба выпала Турганбеку и Менсулу, чьи имена одной прекрасной ночью были аккуратно приписаны на табличке памятника...
Дальнейшая история деревянного монумента вообще превратилась в некую забаву: каждый день на дощечке постамента прибавлялось все больше и больше фамилий — кто-то писал украдкой, кто-то открыто, кто-то старательно, а кто-то вкривь и вкось. В результате табличка оказалась полностью испещрена надписями. Тогда Аужекен прикрепил к подножию памятника еще одну, но и на ней в определенный день не осталось просвета.
Седьмого ноября аульные активисты во главе с совхозным парторгом, которые одобрили идею Даулетхана, собрали на вершине холма народ и провели торжественное открытие памятника.
Парторг выступил с длинным докладом, посвященным Октябрьской революции, недавней страшной войне и павшим на ней славным героям; он также остановился на интернациональном, духовно-патриотическом и воспитательном значении открываемого монумента.
Выступление парторга собравшиеся на митинг люди выслушали с огромным вниманием и сопроводили бурными аплодисментами. А затем силами школьной художественной самодеятельности был дан небольшой концерт в честь ветеранов войны и труда.
— Этот памятник — временный! — объявил после концерта парторг в своем заключительном, закрывающем митинг слове. — В будущем мы на этом же месте установим погибшим на войне монумент из гранита и бетона. Вот так, товарищи!
Поставят потом гранитный памятник или не поставят, это начальники, конечно, посовещаются и сами решат. Однако явное бахвальство в поведении парторга, как будто это он установил деревянное изваяние, задело Аужекена. Обидно было и то, что он даже слова благодарности в свой адрес не услышал, ведь парторг мог хотя бы упомянуть прилюдно имя человека, своими руками соорудившего памятник.
«Ай, да ладно, — тут же утешил себя старик Амир. — Я же не для того его делал, чтобы спасибо услышать».
Даулетхан так и не раздобыл ему лак. Скряга завхоз, которого ничем не проймешь, в ответ на все просьбы только хлопал глазенками и разводил руками, мол, нет. Да пропади он пропадом, для такого святого дела, как памятник, хоть из-под земли, но можно было найти!
Разве оголенная древесина выдержит капризы вечно меняющейся погодной стихии — дождь, снег, суровая зима и жаркое лето сделали свое дело: постепенно тут и там появились трещины, которые, рассыхаясь, стали расползаться, на глазах разрушая памятник. В прошлом году из рук солдата кто-то выломал и утащил автомат. Очевидно, проделки детворы.
Сегодня потрескавшийся и обезоруженный деревянный воин все еще стоит на вершине холма.
Обещание, данное когда-то парторгом, оказалось вилами на воде писаным. Кто знает, возможно, парторг его и выполнил бы, установил, как обещал, гранитный монумент на месте деревянного, но он вскоре пошел на повышение и переехал в райцентр.
Близкие знакомые считают Аужекена, по сравнению с остальными его сверстниками, большим грамотеем. Он и сейчас регулярно ходит в библиотеку, выписывает и просматривает у Даулетхана книги. Если прибавить к ним ежедневные походы в кино, то с точки зрения широты миропонимания и всесторонней осведомленности тягаться со стариком Амиром ровесникам не под силу.
Разия-апай родила мужу пять девочек подряд. Но ни одной живой душе Аужекен не дал понять, обрадовался он или огорчился появлению пятерых дочерей. А на шильдехане* по случаю рождения младшей Канипы он огласил такое, что гости ушам своим не поверили.
— Сородичи! —