— А разрешение на это получили?
— Нам разрешения не нужно, мы выполняем приказ, поступивший сверху! Мы люди военные, наше дело — подчиняться, — ответил он.
Видимо, непонятная задушевная беседа, разгоревшаяся между его офицером и лесничим, задела русского командира в папахе; со свирепым видом он, будто задиристый петух дрофы, подошел к ним и хрипло гаркнул:
— Уйдите прочь! Чтоб духу вашего здесь не было! Вы поняли?!
А голос-то какой суровый — хорохорившийся Орын-бай, как всегда, моментально струхнул.
Делать нечего, глянув разок вытаращенными от испуга глазами на взбеленившегося командира, он покорно развернулся и ушел восвояси.
К себе приплелся в унылом настроении, с вяло поникшей головой, точно мышь, угодившая в воду. Но усидеть долго в доме не смог — пошел искать Сельсовета, авторитет и слава которого были в ту пору необычайно высоки, а слово непререкаемо.
Встретил его в начале улицы, когда Шакиров галопом возвращался с фермы, куда, обеспокоенный начавшимся отелом, умчался еще с утра.
— Абеке! У нас Куренбель отбирают! — тут же выпалил Орекен начальнику.
— Куренбель, говорите?
— Да, Куренбель.
— Кто отбирает?
— Военные...
— Тьфу! — в сердцах сплюнул Шакиров и пришпорил коня. — Зачем вы говорите мне об этом, товарищ Орынбай?
— Подождите, Абеке... Я же вот что хотел узнать... скажите, а они взяли у сельсовета разрешение?
— Странный вы человек, товарищ Орынбай. Когда это армия просила разрешение у сельсовета?!
Не на шутку рассерженный, Шакиров тут же тронул коня рысцой, однако, отъехав немного, придержал поводья и, повернув голову в сторону Орынбая, крикнул:
— Они сказали, что собираются построить там заставу. Очевидно, это землемерная комиссия... Когда вы их видели?
— Только что... Отмеряют что-то и ставят на Курен-беле знаки, — громко ответил Орекен, воодушевляясь надеждой.
— Мы планировали вспахать там и засеять Куренбель кукурузой... Да-а, плохи дела... это усложняет кукурузный вопрос.
— Не отдавайте им землю, Абеке! — отчаянно воскликнул Орынбай.
— Как же армии не отдашь-то...
— О Всевышний, оказывается, вы тоже побаиваетесь военных?
— Эх, светик мой, вот доживешь до моих лет, тогда и военных бояться, и политику чтить, и партию уважать будешь!
— Не согласен с вами...
— Говорят, перед смертью ворона не страшится и с беркутом поиграть. Не связывайтесь с военными, не то нас обоих сошлют к черту на кулички, ясно?
«Смотри-ка, будто их слова подхватил!» — обиженно подумал Орекен.
По мрачному виду умолкшего Орынбая Шакиров заподозрил неладное и повернул коня обратно.
— Что вы задумали? — строго спросил он, приблизившись.
— Сам знаю! — буркнул упрямо Орынбай.
— Будьте осторожны, товарищ! — и Сельсобет пригрозил камчой. — Решили с огнем поиграть... не обожгитесь понапрасну, а то сгорите, как глупенький мотылек!
— Я же сказал: сам знаю!
— Ладно... поступайте как хотите. Кстати, разрешение они могли и в райкоме взять...
— Взяли так взяли... Только у нас они его не спросили. А мы такое разрешение не дадим! Понятно вам?
— Кто это, интересно, вы?
— Мы, мукурцы... Жители этого аула.
Не находя подходящих слов, Шакиров трясущейся рукой приподнял рукоятью камчи борик со лба. Потоптавшись верхом поодаль, подъехал к Орынбаю и, задыхаясь от злости, крикнул:
— С как-к... С как-к-ких это пор вопросы здесь решают мукурцы?!
— Абеке, — смягчил голос Орекен, — в другие дела мы же не вмешиваемся, но судьба дорогого нам Курен-беля — это ведь особый вопрос... Почему они не построят свою заставу на другой стороне вон того хребта? Если мы не хозяева этой небольшой территории вокруг нашего аула, какого черта вообще мыкаем здесь свою дерьмовую жизнь?! С какой стати зовемся мужиками, неужто только оттого, что штаны напялили?! Ежели каждый встречный будет нас притеснять и оттяпывать по куску нашей земли, что от нее останется?! А без нее и нам крышка...
— Эй, т-товарищ... т-товарищ... следите за своим языком! Что за чушь вы несете, это вы Советскую Армию называете «каждым встречным»?! Позор! — с округлившимися от возмущения глазами заорал приподнявшийся в седле Шакиров.
— Не кричите так, Абеке! — призвал Сельсобета к выдержке Орынбай. — Я прекрасно понимаю, о чем говорю... И ничего такого не сказал против властей и политики партии, ясно?
— Нет, вы как раз и выступаете против политики партии...
— Да бросьте...
— Хватит болтать, товарищ Байгереев! В общем, так... Я ничего не слышал, и никакого разговора между нами не было, понятно?
Дальше Шакиров не нашелся что сказать и вновь пригрозил своей куцей камчой. Потом повернул коня, прошипел сквозь зубы:
— Знать вас больше не знаю, товарищ-щ-щ! — и, не разбирая дороги, расплескивая уличную грязь, умчался прочь.
«Да провались ты со своими угрозами! А я еще верил этому козлу!» — в сердцах ругнул про себя Сельсобета Орынбай.
Он понял, что Шакиров просто сбежал, испугавшись дальнейших слов егеря, чуждых его понятиям. А Орынбай намеревался было объединиться с общественностью и сообща попросить помощи вверху; теперь же он почувствовал, что этому, скорее всего, не бывать... Если здешнее начальство, призванное защищать местное население и принадлежащую ему землю, расписывается в своем бессилии, какой помощи он может ждать от простых людей?
Осознав, что поддержки ожидать неоткуда, Орекен в срочном порядке сам настрочил жалобу на двух страницах, где с горечью сообщал, что военные захватили Куренбель и таким образом сократили площадь аульных пастбищ, что это огромная ошибка, а армия проявила по отношению к местному населению настоящий беспредел, не считаясь с ним и посягая на его законные права.
Написанное он заставил тщательно перевести на русский аульного учителя. Затем переписал жалобу уже на русском языке в трех экземплярах и отправил: два в Москву — на имя первого секретаря ЦК КПСС и на имя министра обороны СССР, а третий — в Алматы, в штаб пограничных войск.
«Голому дождь не страшен! Прошлое у меня чистое, намерения светлые, поста не имею — обычный голодранец. Что сделают вояки ничтожному сельскому обывателю?» — решил он.
Не прошло и полмесяца, как Орынбая затаскали по каким-то инстанциям. Сначала вызвали в райцентр. Только он оттуда благополучно вернулся, как на следующий вечер в аул прибыли неизвестные, посадили его в свою машину и увезли в область.
В областном центре Орекен застрял надолго. Уехал второпях, неожиданно для себя, а притащился домой лишь через полмесяца — поникший, исхудавший, ослабевший, словно жалкий воробышек.