Александр ГЛАДКОВ
«Всего я и теперь не понимаю»
Наше наследие, № 106
А.К.Гладков. Сентябрь 1930 года. РГАЛИ. На обороте: «Ударная бригада МХТ 1-го на Тракторном з-де. Специальный корреспондент “Рабочего и искусства” А.Гладков пишет очерк»
Писать историю такой, какой я люблю читать ее — вот вся моя писательская система.
Ламартин
Драматург, поэт, мемуарист и эссеист Александр Константинович Гладков (1912–1976) даже историкам литературы до настоящего времени остается мало известен.
Такое утверждение может показаться странным. В самом деле, автор пьесы «Давным-давно», которая битковыми аншлагами прогремела еще в первый военный год, а после экранизации в 1962 г. Эльдаром Рязановым превратилась в героическую комедию «Гусарская баллада» (поручик Ржевский, подобно Чапаеву и Штирлицу, стал героем серии анекдотов1); и еще автор книги о Мейерхольде, чью дружбу и доверенность совсем юный Гладков сумел заслужить, воспоминаний о Пастернаке, с которым Гладков был в эвакуации в Чистополе, — блестяще написанных, умных, глубоких и честных, — разве всего этого мало?
И все же истинный масштаб творческого диапазона Александра Гладкова остается пока скрытым. Людям трудно преодолевать сложившиеся стереотипы. «Сейчас бы помереть, и станешь легендой, и постепенно все издадут, что написал, и приятели будут писать воспоминания о чудаке и светлой личности, а я и не светлая личность, и не чудак, а человек, очень много думавший и очень много намеревавшийся сделать и очень мало сделавший, любивший жизнь больше славы и успеха», — писал Гладков в дневнике в январе 1964 г.
«Давным-давно», написанная на одном дыхании и всю жизнь приносившая Гладкову материальный минимум, обеспечивавший скромную жизнь (о достатке говорить не приходится)2, не стала шагом на пути превращения его в бойкого драматурга-драмодела, как случалось со многими. Гладков в последние десятилетия жизни мечтал создать грандиозную книгу мемуаров, охватывающую полвека — с 1920-х по 1970-е гг. Он обладал необходимыми для этого качествами: историческим мышлением, умением анализировать, способностью замечать и фиксировать на первый взгляд мелкие, незначащие и частные детали, факты, характеры, словечки, а не отмахиваться пренебрежительно от них, как зачастую делали «маститые» историки («я не признаю историю без подробностей», — писал он). Однако осуществить это Гладкову не довелось. Несколько десятков томов его дневника — лишь подступ к этому предприятию.
Родился Александр Гладков 17 (30) марта 1912 г. в городе Муроме. Отец будущего писателя Константин Николаевич Гладков — инженер, участник Мировой войны, последний городской голова Мурома (до июня 1918 г.). Окончил Муромское реальное училище, учился в Петербургском технологическом институте; в 1903 г. за участие в студенческих волнениях был выслан в родной город под надзор полиции. Затем продолжил учебу и, вернувшись в Муром, объединил вокруг себя местную интеллигенцию. В 1913 г. он организовал выпуск первой в городе ежедневной газеты «Муромский край». Мать — Татьяна Александровна, дочь муромского врача Доброхотова, окончила Александровский институт благородных девиц в Петербурге. Страстно любила театр и эту любовь передала сыну. В доме Гладковых нередко устраивались домашние спектакли. Родители Гладкова любили книги, и у них была большая и хорошо подобранная библиотека. В 1924 г. семья переехала в Москву.
В 1920-х Гладков становится завзятым театралом — и чуть позже — замечательным критиком, написавшим, как ни странно, очень мало критических работ. Тонкие замечания о книгах разбросаны по многим его статьям и очеркам. Он был удивительным читателем; если уместен такой эпитет — читателем профессиональным. Особую страсть книгочей и библиофил испытывал к той части русской культуры, которая была отсечена от родины железным занавесом. Поехав в Ригу в январе 1948 г., для того чтобы присутствовать на премьере переведенной на латышский «Давным-давно», он получил редкую возможность удовлетворить свои запретные желания. Он записал 20 января:
«У книжника Кузьмицкого, сектанта и спекулянта, и у какого-то старого адвоката, распродающего остатки когда-то, видимо, отличной библиотеки (все книги в переплетах и с тиснением на корешках), купил 43 тома. В том числе 4 книги Бунина, 2 — Шмелева, 2 — Тэффи, 3 — С.Волконского, 3 — Крымова, Бальмонта и др. Алданова не достал ничего. Еще купил 50 томов “Современных записок”. Весь мой номер завален книгами. Еще купил 14 пластинок Вертинского. Денег не хватило. Остался должен Кузьмицкому, обещав из Москвы перевести».
Н.П.Ульянов. Портрет В.Э.Мейерхольда в костюме Пьеро (1908). Репродукция с дарственной надписью В.Э.Мейерхольда А.К.Гладкову: «Новому другу, которого я не хотел бы (никогда!) потерять. Т. Гладкову, Александру Константиновичу с приветом и благодарностью В Мейерхольд 6 IX 35». РГАЛИ
А следом за этим характерная запись от 22 января:
«Еду. В поезде приступ страха, не совсем беспричинного. Я не паникер, но после лета 37-го и весны 39-го такого со мной не было. Уверенность в слежке, в том, что меня ждут на вокзале в Москве и все прочее. Страшноватая ночь. Браню себя за приобретенье книг, за эту поездку, которая кажется мне роковой.
Из Москвы ехал с одним чемоданом, а в Риге пришлось купить еще один, вместительный».
В Москве последовали обмены с другими книголюбами (А.К.Тарасенковым, Н.Д.Волковым) парижскими и берлинскими изданиями. Война, в числе прочих трофеев, вместе с патефонами, отрезами и сервизами, принесла из-за границы и такие книги.
18 февраля 1948: «Читаю Сирина “Подвиг”. Хорошо! Как художник, Сирин сильнее всех из зарубежников и должен быть поставлен прямо вслед за Буниным. “Защита Лужина” — книга с проблесками гениальности. Куприн и Шмелев в эмиграции — настоящие рамолики. Даже Наживин литературно пристойней их. Симпатичен, хотя и не очень талантлив, Осоргин.
Прочел, взяв у Тарасенкова, “Некрополь” Ходасевича. Великолепная книга! Умно и интересно, хотя и с оттенком сплетни <...> Лучший очерк о Горьком. Он написан с нескрываемой горечью и без привычной для Х. злости. Я бы очень хотел иметь эту книгу в своей библиотеке <...>
Проза Сирина действует на меня возбуждающе — хочется писать самому. Это третий роман С., который я читаю, а впереди еще пять (в журналах)».
10 августа: «Встревоженный Сережа Ларин. В Риге арестован книжник Кузьмицкий. Перебираем возможные варианты и успокаиваем себя. Я иду проводить его. Расстаемся на углу улицы Фрунзе и Моховой. Остается холодок тревоги. Но мало ли было такого за все эти годы!»
15 августа: «Глупая история с книжниками-спекулянтами. Ссора. Милиция. Опрос. Мне это рассказывает испуганная Валя Осипович. Успокаиваю ее. Павел Шеффель вел себя, как идиот. И все же неприятно».