– Пусти, дурак! Всё папе расскажу!
«Это же Оля – дочка Потапыча, старшего по дому», – поняла Елизавета, взбираясь на подоконник.
– А ну, прекратите, сорванцы! – закричала в форточку.
– Ещё чего! – бросил один из преследователей и толкнул жертву.
Оля, столкнувшись с другим, отлетела к третьему.
Елизавета неуклюже слезла на пол. Поспешила в прихожую. Прихватив с вешалки сыновний ремень, выскочила на лестничную площадку, сбежала по ступеням.
Во дворе хулиганы отбрасывали девчонку от себя, словно мяч, и зло шипели:
– Перебежчица! Шкура!
– Вот я вам сейчас задам! – грозно выпалила Елизавета, потрясая кожаной петлёй.
Двое мальчишек тут же побежали прочь. Третий задержался на миг, выставил ногу. Оля запнулась, повалилась лицом вниз.
– Что же это они негодные творят?!
Сокрушаясь, что не успела протянуть руки, Елизавета помогла рыдающей девочке подняться. Осмотрела лицо. Убедившись, что ссадины не глубокие, стала смахивать носовым платком пыль и приговаривать:
– Ничего-ничего, до свадьбы заживёт, – потом мягко добавила: – Пойдём, Оленька, домой тебя отведу, надо ранки обработать.
– Там… Там нет никого. Родители по…оздно придут, – всхлипывая, пробормотала та.
Елизавета повела соседскую дочку к себе. В подъезде пыталась разузнать, на что так обозлились мальчишки, но не услышала ничего вразумительного. «Какие же они жестокие. Ещё совсем дети. А если бы на месте Оли был кто-нибудь из моих, и никого из взрослых не оказалось бы рядом?..» – мысли болью отдавались в груди.
Она написала записку. Сбе́гала в соседний подъезд, оставила в замочной скважине.
Вечером за Олей пришёл отец. Взирая на поцарапанное лицо дочери, он будто даже не удивился, лишь спокойно поинтересовался, в чём дело. Елизавета рассказала, что знала. Иван Потапович скупо поблагодарил и, пропустив Олю вперёд, вышел следом.
Ночь прошла в беспокойстве ещё за одного ребёнка. И, когда наутро раздался стук в дверь, Елизавета почему-то испугалась именно за соседскую девочку, подумав, не стряслось ли что-нибудь опять.
Но нет, за дверью стояла Мария. Глаза её часто моргали, в пальцах трепетал листок бумаги, голос дрожал:
– Лиза, ты уже видела повестку?
– Мне никто не приносил. Да ты заходи, объясни толком.
Соседка шагнула через порог.
– В почтовом ящике смотрела?
– Нет ещё. А что стряслось?
– Всех вызывают в комендатуру с документами. Я так понимаю, новые власти проводят ревизию, – она помолчала, будто что-то решала. – Может, не ходить? Откуда они узна́ют, была я там или нет? Повестка-то без фамилии.
Елизавета задумалась.
– Маруся, – сказала тихо, – думаю, идти надо. Главное, ничего про мужа не говори.
– Так спросят же! – нервно теребя бланк, воскликнула Мария.
– Тс-с-с… Придумай что хочешь, но то, что офицер – забудь. И знаешь, я первая пойду. Сегодня же. Потом расскажу тебе, к чему быть готовой.
Елизавета забрала из почтового ящика «приглашение», собралась и отправилась по указанному адресу.
Ведо́мая мыслью, что всегда любила лето, а потому никогда не пряталась в тень, перебежала на противоположную сторону, залитую ярким солнцем. Однако сейчас жара показалось зловещей, грозящей испепелить всё нутро.
На входе в административное здание, приспособленное под комендатуру, сердце подскочило, заколотилось у самого горла. Елизавета предъявила повестку. Немецкий офицер кивком указал, куда пройти.
В коридоре в ожидании очереди молча сидели и стояли люди. Через несколько минут из кабинета вышла женщина. Из-за открытой двери у неё за спиной донеслось:
– Следующий!
«Какой знакомый голос», – подумала Елизавета.
Люди сменялись, и каждого выходящего сопровождало то же самое восклицание.
Наконец подошла очередь Елизаветы. Войдя в кабинет, она невольно остановилась на полпути – глаза встретились с глазами старшего по дому. «Что?! Потапыч?!» – ударило в голову.
Немецкий офицер, восседающий в чёрном кожаном кресле, вскинул взгляд на стоя́щего по правую руку Ивана Потаповича и о чём-то спросил. Тот невозмутимо ответил, потом обратился к Елизавете:
– Гражданка, подойдите ближе. Предъявите паспорт.
«Значит, переводчик, – подумала она, протягивая документ. – Как же он мог переметнуться к врагам? Такой интеллигентный, доброй души человек, которого все ласково называют – Потапыч… Хотя-я… никто, никогда не говорил, чем он занимается. Все знают только, что он старший по дому».
Немец уставился в разворот паспорта. Потом, сверля Елизавету глазами, резко и грубо заговорил, будто залаял. В противовес ему зазвучал ровный голос переводчика, сократившего длинную речь в два лаконичных вопроса:
– Где супруг? За кого воюет?
Сердце затрепыхалось угодившей в силок птицей.
– Муж-то? Да, сапожник он, – начала Елизавета, невероятным усилием принуждая себя выглядеть спокойной. – Много обуви отремонтировал, поехал развозить. А тут – война. Больше его не видела.
Она замолчала. Офицер и переводчик заговорили между собой.
«Теперь понятно, за что преследовали Олю, – подумала Елизавета, наблюдая за диалогом на вражьем языке. – Сейчас одно слово Потапыча, и мне конец. Ну, что ж, чему быть, того не миновать».
Офицер метнул в её сторону последний жалящий взгляд. Взялся за штамп, обмакнул в губку с чернилами и с силой приложил к открытой странице. В паспорте диагональю отпечаталась широкая ярко-красная полоса.
Елизавета не помнила, как покидала комендатуру, переходила через дорогу. Очнулась от внезапно раздавшихся криков и только теперь поняла, что идёт в сторону дома не по своей улице, а в обход.
Свернув за угол, она обмерла. Два здоровенных нациста выхватили из немногочисленных прохожих и поволокли под руки невысокого смуглого, лысоватого человека. Его чёрные глаза навыкате выражали крайний ужас, расширившись так, словно вот-вот вывалятся из глазниц. Он извивался, что-то умоляюще просил.
«Еврей», – поняла Елизавета. Хотелось бежать, но, теряя силы, она припала к стене дома и невольно наблюдала за страшной сценой.
Напавшие с каменными лицами вытащили беднягу на середину булыжной мостовой. Заткнув рот кляпом, швырнули лицом вниз, связали по рукам и ногам. Узник забился, как рыба на песке. Один из нацистов придавил его спину сапогом. Другой направился к машине. Вернулся с канистрой. Отвинтив крышку, плеснул на приговорённого.
Потянуло бензином. От сильного головокружения Елизавета покачнулась. «Боже! Что же они, изверги, творят!» – подумала, сползая по стене. Откуда-то, как из небытия, послышались безумные вопли. Запахло гарью. Взревел мотор, и почти сразу раздалась автоматная очередь.
Когда Елизавета пришла в себя, всё стихло, улица опустела. Лишь на мостовой тлели обгоревшие человеческие останки и, распластавшись, покоились изрешечённые тела трёх мужчин, подростка и женщины в чёрном.
Глава 3
Первое сентября перестало быть праздником в семье. Елизавета даже решила не отправлять детей в школу. Две последующие недели провожала и встречала. Сегодня отпустила одних. Сама же принялась за генеральную уборку. Она замечала каждую пылинку, поэтому полдня тёрла и намывала, не следя за временем.
Всё это время Варвара Тимофеевна лежала, безучастно глядя