– Ты бы предпочел, чтобы мы враждовали?
Я опустился на краешек дивана, стукнул себя ладонями по вискам.
– Извини. Конечно, нет. Просто иногда мне казалось, что вы куда больше подходите друг другу.
– Ну тогда, наверное, я была бы с ним.
– Ты и так с ним, – вырвалось у меня снова. – Это же он создал тебя. Он, не я.
Марта молчала. Я понимал, что сморозил глупость, но не мог решиться на то, чтобы извиниться. В конце концов, странно это – извиняться перед ботом. Потом я понял, что Сяо просто отключил чат.
«Я люблю тебя», – пришло короткое сообщение, на которое я не ответил.
Усадив Лань в кресло, я включил ей телевизор. Покрошил в тарелку найденные огурцы и батат. Долго кормил ее, безучастно наблюдая, как она медленно жует и инстинктивно глотает. На ее бледной коже отражались блики от экрана. Казалось, что широкие зрачки следят за сменяющими друг друга картинками. Затем пришлось переодеть ее в теплые вещи и накинуть сверху халат – в моем паршивом районе вечная сырость и холод. Отметил про себя, что человеком она была бы чертовски привлекательной девушкой, а так… оставалась сексуальным и отталкивающе манящим механическим телом.
Оставив ее, закутанную в халат, в глубоком кресле, я сунул в карман плаща карточки и пару мелких купюр, в другой – пистолет, пересчитав перед этим патроны.
– Не скучай, подружка. Надоедят новости – включи помехи. Они поинтереснее.
Бродяги у подъезда никуда не разбрелись. Из тех, что были хангерами месяц-другой назад и восхищенно пожирали глазами огни Яндаша. Через пару недель их ждет депортация или заваленные мусором палаточные города в лесах на границе. Но пока в их карманах оставались юани, а карточки социальной подписки еще позволяли снимать хоть какое-то, пусть и ущербное, жилье. Только в глазах уже тоскливо, как в мусорном баке.
– Юанем не угостишь, отец?
Я потрогал не бритую пару дней щетину. Сунул купюру долговязому парню в вязаной шапке, забрал из его пальцев полупустую бутылку. Внутри булькало вовсе не то, что значилось на этикетке. На вкус тоже дрянь. Я сделал еще глоток и вернул пойло.
– А крикерами не богат? – аккуратно спросил другой, в бейсболке и растянутой майке.
– Завязывайте с этой хренью.
Они угрюмо покивали. Долговязый достал сигареты.
– Девочка у тебя красивая, отец. Жена?
– Сестра.
Я поднял воротник, подкурил дешевую сигарету и зашагал по улице, незаметно вплывая в общий яркий и шумный поток.
Вдоль набережной, где холодная вода лизала гранитный, загаженный окурками берег, в низких домах горели окна баров. Зеленые, синие, красные окна, сквозь стекла которых пробивались музыка и крики. В тяжелом, как сигарный дым, свете застыли в неестественных позах тела. Девушка с темным от фотозагара лицом и руками прилипла маленькой грудью к стеклу, поманила меня кончиками пальцев. От такого предложения трудно отказаться, но велорикша за десять юаней обещал отвезти в место поинтереснее.
Словно я не знал об этом баре. Тут лучший контрабандный виски в городе и владелец кто-то из полицейских шишек. Тут обнаженные барменши и терпимая музыка. Берут за вход пятерку и возвращают, если к полуночи никому не начистил рыло. Я коснулся браслетом табло на руле рикши, и на нем звякнул и закрутился красный конверт. Пакистанец, знавший на мандарине только пару фраз, благодарно осклабился, показав золотой зуб.
Внутри фиолетовый сумрак и радужная россыпь бутылок за стойкой. Народу немного, но так тут и недешево. Харбинская золотая молодежь и те из мигрантов, кто думает, что их деньги не закончатся никогда. Я сунул пятерку вышибале на входе. Прямо под знаком с перечеркнутым терминалом. Этому горилле не хочется возиться с переводами честным выпивохам под конец вечера. Запихнуть в карман мятую купюру куда проще.
– Не лапать, – угрюмо предупредил он и кивнул в сторону барной стойки, где, закатываясь смехом, отмеряла из розовой бутылки прозрачный ром острогрудая девушка. Над пепельницей и наполненной до краев рюмкой зависли знакомые голова и плечи. Знак ветра маячил на его затылке под неоновым светом. Я опустился рядом, потеснив целующуюся парочку. Барменша с челкой до глаз подмигнула мне и поставила бокал со льдом.
– Акаши[24]. – Я показал два пальца.
Комиссар хмуро взглянул на меня и поприветствовал молчанием. Только приподнял рюмку. Видимо, ему до чертей собачьих надоело пить одному. Экутера на его затылке сегодня не было.
– Они делают это специально, – сказал комиссар, выпив синхронно со мной.
– Ты о чем?
– Голые девочки. Сюда приходят уже пьяными, чтобы выпить еще, и много. В основном те, кто при кредитках и наличных. Ползут со всех щелей, чтобы попялиться на голые сиськи. Но громила на входе сразу говорит – нет. – Он махнул рукой на прикрытую ширмой дверь с пожарной табличкой. – Отсюда неосознанная злость и желание набить кому-нибудь морду. Потом парни, снимающие погоны на ночь, беседуют с ними в подвалах, отнимая последние юани и зубы. Согласен?
Я кивнул и показал девушке пустой стакан. Она подмигнула мне и потянулась за бутылкой. На ее голой спине искрились блестки.
– Я бы сам кому-нибудь сложил нос пополам, – продолжал комиссар и пододвинул рюмку к краю стойки. Барменша удивленно подняла тонкие брови, потом пожала плечами и налила еще.
– За что? – спросил я.
– А вот хотя бы за нее. Красивая. Грудь такая, словно ее отливали прямо в моей руке. А они все пялятся и пускают слюни.
Я осмотрелся. Не то чтобы сильно людно вокруг, но так еще и не ночь. В любой день недели самое яркое время в Яндаше – ночь. Особенно после часа. В это время даже отбитые хикикомори, чьи квартиры на верхних этажах любого дома напоминают одновременно логово паука из-за паутины кабелей и мусорный бак, подключают свои мониторы к камерам ночных клубов и баров и делают вид, что в общей кислотной массе. И мигранты на последние юани цедят пиво за стойками до утра, чтобы остаток дня провести на обгаженных голубями скамейках в парке, прикрывшись куском картона. Но сюда таких не пускают. Потому и нет каши из перемигивающихся экутеров, протянутых рук с кредитками и потных тел.
– Может, тебе тогда пойти отсюда подальше? – предложил я.
– Еще чего! Чтобы на мой стул забрался какой-нибудь сопливый мажор и сверлил милашку глазами? Не дождешься.
Он поднял рюмку, озадаченно взглянул на меня и нахмурился. Пришлось сделать то же самое. Хотя внутри уже горело. Я попросил жареные пельмени, а комиссар снова сердито сдвинул брови.