Я усмехнулся:
– У вас слишком мало пациентов, доктор. Возомнили меня любопытной для исследования личностью? Хочу разочаровать – я довольно посредственный объект для изучения.
– Вовсе нет. Я знаю вас, городовой Кирилл Лим. Подающий надежды курсант полицейской школы в Харбине, самый молодой инспектор отдела по борьбе с экстремизмом. Вам пророчили скорый перевод в Комитет безопасности Сиболии, и ваше дело было практически идеальным. Ну кроме того случая, когда вы связались с этой Мартой. Соболезную о ее кончине.
– Вы читали мое досье, – догадался я.
– Все намного сложнее, инспектор Лим.
– Я упаковщик.
Хольц кивнул и вжал короткую шею в воротник.
– Отличный способ убежать от совести. Да и от проблем тоже. С упаковщика спрос небольшой – устроил в приют кошку, полил цветок на окне, раздал книги с полок по лавкам бумажного старья. Но для меня-то вы останетесь младшим инспектором Кириллом Лимом, и этого уже не изменить.
– Мы где-то пересекались с вами?
Хольц уклончиво пожал плечами.
– Отчасти так. Два года назад. Вы все еще служили в полиции, а я уже был врачом, но в другой клинике и тогда еще завотделением. И самое удивительное, что пересечься мы никак не могли. Но в тот год вы охотились за группировкой неолуддитов, отколовшихся от «Свободной Сиболии», которая уже полгода как была вне закона. Формально это дело было не совсем вашим – вашего друга инспектора Камаева, который руководил операцией. Верно? Вы должны были пресечь блокировку метро со взятием заложников. Информаторы говорили вам, что это произойдет в тот день в апреле четыре тысячи семьсот восемнадцатого года по лунному календарю. Все было готово, но вы сомневались. Почему вы сомневались, инспектор Лим?
Я промолчал.
– Вы боялись, что это все спектакль с целью вычислить информаторов. Что на деле задержание будет бессмысленным – неолуддиты и их лидеры разведут руками и заявят, что просто ехали в метро по своим делам или на концерт одной из своих идиотских групп. И что вы сделали? Вы убедили одного из информаторов пронести на платформу взрывчатку. Обставить все так, чтобы при задержании им было не отвертеться. Взрывчатка – это терроризм, а взрывчатка среди вещей – смертный приговор. И вы купили ее – самодельную бомбу – на Агатовом рынке. И вручили своему агенту. И сделали все, чтобы он беспрепятственно прошел через патрули и охрану со смертельным грузом. И своему другу ни слова, конечно. Хотели обставить все лучше, чем было задумано. Ведь это ваша идея и операция ваша. Вот только что-то пошло не по плану.
Я снова закурил. Первое желание одним движением свернуть Хольцу шею прошло, и теперь остался только осадок злости и горечи.
– Все пошло не по плану. Лидеров неолуддитов не оказалось на той платформе. И информатор ваш вовсе не был вашим агентом – более преданного фанатика было еще поискать во всем Яндаше. Да и взрывчатка оказалась куда мощнее, чем вы думали. И группу захвата на месте вы забыли предупредить. Говорят, что та станция до сих пор пуста, даже после того, как закрыли метро и всякий сброд заполнил туннели своими клубами, притонами и лавками.
– Я был там, – ответил я, выдувая дым. – Я бываю там каждый чертов день!
– Не сомневаюсь. Как и в том, что ваша вина в случившемся лишь частична. Сложись все по плану, неолуддиты не устроили бы резню там, где мы с вами сейчас находимся. И других своих акций, в которых погибло куда больше людей, чем на той станции. И вы все еще дружили бы с господином комиссаром, взявшим всю ответственность за произошедшее на себя и свою группу, из которой уцелел только он. А вас упрятал подальше, в самый низ, на самое дно департамента. Вы верите в то, что все могло быть иначе?
– Нет, – сказал я.
– Вот и я тоже. Господин Лим, вы человек не религиозный, хоть считаете себя даосом. Мне посчастливилось родиться в лютеранской семье. Нас мало в Сиболии, и вот вы любуетесь на настоящую редкость. – Он усмехнулся. – И даже мне сложно судить вас, плывущего по течению. Я верю в некий замысел, частью которого был тот взрыв на станции в результате вашей ошибки, – как фрагмент игрушечной железной дороги, без которого поезд никогда не придет на конечную станцию. Иначе как объяснить такую странную вещь?..
Я повернулся и взглянул в его прищуренные глаза, но он только улыбался и продолжал говорить:
– Что во всем миллионном Яндаше именно ваша жена Марта и мой сын – студент-медик, так бессовестно опаздывающий на лекции, – оказались в тот день и час на той платформе? Подумайте об этом на досуге.
Снова поднялся ветер. По озеру пробежала мелкая рябь, и отраженные силуэты облаков смешались в серый бурлящий смог. На другом берегу озера показались две фигурки. Алина махнула мне рукой.
– Пожалуй, могу ответить на ваш вопрос, – сказал я. – О том, как так вышло, что близкий мне человек оказался на той станции в день взрыва. Если вы хотите знать только это, то я удовлетворю ваше любопытство.
– Не говорите глупости, – тихо сказал Хольц.
– Отчего же. – Я вытащил из кармана телефон с треснувшим стеклом. Все тот же, купленный у вивисектора накануне. – Просто настроить чат и ввести пароль. И призрак моей Марты расскажет все, что случилось в тот день.
Хольц задумчиво смотрел на экран.
– Думаете, если бы я знал о таких технологиях, я не сделал бы того же? Скажете «нет» – и окажетесь правы, скажете «да» – и попадете в самую точку. Я верю, что мой сын где-то там, в небесах, а не в бесконечной петле ваших перерождений. И верю, что он счастлив. И как отец не упустил бы ни одной, хоть малейшей, возможности поговорить с ним снова.
– Так вы не думаете, что подобные чаты с мертвыми – ошибка?
Хольц пожал плечами и отвернулся к озеру, по которому бежали мелкие волны, словно помехи по плохо настроенному монитору.
– Весь наш мир – гигантская ошибка. От звезд, расположенных слишком далеко и гаснущих слишком быстро, чтобы дать шанс на зарождение жизни, до нас с вами, считающих, что боль одного куда глубже и сильнее, чем у другого. И вся наша Сиболия – чудовищная ошибка. Ни Поднебесная, ни Элосы – нечто непонятное и в то же время впитавшее в себя понемногу от одной и от другой страны. И не ставшее ни тем, ни другим. Слишком много гедонизма и вольности, чтобы считать себя частью Джун Го, и слишком много стоицизма и покорности, чтобы стать Элосской Сиболией. И в обоих случаях до краев