Абстракции качеств чувственного порядка.
Зрение — главное из наших чувств. Подавляющее большинство наших запоминаний вошли в нашу память через глаза; так что будет вполне естественно, что абстрагирование видимых объектов ум будет делать наиболее часто.
Не будем забывать о той способности, которую мы должны признать за воображением, а именно, способности видоизменять определённым образом отпечатки в памяти; тогда мы сможем понять следующие сновидения:
«Мне снилось, что меня хочет укусить маленькая бешеная собачка, которая затаилась передо мною в форме калачика. Я наступил ногой ей на голову, а затем я её катал под своими ногами; абстракция её формы заставила меня увидеть во сне настоящий калачик; это абстрактное представление калачика привело меня к тому, что я увидел, что катаемый мною предмет не что иное, как большая флейта, и тогда, вместо визга собаки, я услышал под своими ногами звуки музыки, что меня заставило увидеть тотчас же, что я присутствую на деревенском празднике, живая картина которого не замедлила появиться».
Ничего более бессвязного, на первый взгляд в этой серии образов; ничего более логического, как только поняты связи между этими представлениями.
Следующие переходы кажутся мне не менее лёгкими в объяснении:
«Мне снилось, что я выхожу из квартиры одного друга, который проживает очень высоко, и мрачная и витая лестница поистине напоминает колодец. Все сравнения основаны на абстракции одного общего качества. Сравнение, осуществляемое у меня в уме, этой лестницы с колодцем заставило меня сразу же увидеть во сне, что я спускаюсь в колодец. Достигнув дна и увидев прозрачную воду, я забыл о маршруте, которым я сюда попал. Над моей головой сияло небо. Мне снилась школа плавания».
Одно сновидение[119], которое я уже приводил в связи с другим кругом идей, найдёт совершенно естественно здесь своё место, так что я не буду его повторять; это о той молодой даме, которой снилось, как подают на стол в качестве жаркого одного жирного её знакомого, и которая не испытала ни удивления ни отвращения, когда ей предложили кусок. Для меня нет сомнений, что сначала ей должно было бы присниться, как ей подают индюка или какую-нибудь другую жирную птицу. Тогда, обозревая эту тучность, она сделала абстракцию этого качества, затем она соотнесла её с тем самым жирным человеком, образ которого тут же заместил образ птицы.
Чувство схожести проистекает из абстракции внешних форм. Одному моему другу приснилось, как он с любовью прижимает к своей груди одну девушку. Вскоре он с ужасом стряхнул сон, как только понял, что обнимает мальчика. Проснувшись, он начал рыться в своей памяти и вспомнил, что уже замечал в реальной жизни большую схожесть между двумя людьми, воспоминание о которых возникло у него в сновидении, и замена которых сразу же осуществилась.
Статуя, которая нам снится, может стать живым человеком благодаря той же игре памяти; или же человек, с которым мы беседуем, превращается в статую, если его поза или его вид напомнит нам какое-то изваяние, образ которого пребывает в нашей памяти.
Очень яркая луна легко приводит, как переход по подобию, к идее дня и солнца.
Говоря о постепенных преобразованиях, которые может осуществлять воображение, я привёл один художественный вымысел Грандвилля, который нарисовал серию абрисов, начиная с абриса одной танцовщицы и заканчивая абрисом катушки [для ниток]. Кажется, это было вспоминанием какого-то сновидения. Одно такое я нахожу в своих тетрадях, где встречается такая же цепочка мыслеобразов:
«Я пытался что-то вспомнить, что-то, о чем я только что думал, и об ускользании чего из моей памяти я сожалел. Это что-то, кажется, было квадратной формы, по крайней мере эта простая абстракция пребывала у меня в уме. Тогда я увидел, как передо мною пробегает с чрезвычайной скоростью весь ряд небольших предметов более-менее квадратной формы, как то: пресс-папье, фаянсовая плитка, игральные карты, пачка конвертов, коробка спичек и т. д. вплоть до появления предмета, которым, наконец, оказался маленький портрет, который я был должен вставить в раму. Проснувшись, я спрашиваю себя, не даёт ли нам это практическое наблюдение ключ к тому способу, каким обычно действует память, когда мы её напрягаем, чтобы извлечь из неё определённые воспоминания, которые оставили в ней лишь слабый след своего пребывания в нашем уме».
Впрочем, совсем не обязательно преследовать какое-то воспоминание, чтобы этот сорт видений произошёл в сновидении; достаточно чтобы ум был в один из таких моментов заторможенности достаточно обычным во время сна, когда, не заботясь о каком бы то ни было углублении в вещи, он довольствовался бы поверхностным обозрением. Вот почему плотная толпа, чьи головы обращены на какое-то зрелище, преобразуются, например, в ромашковое поле, затем в большую мозаику, равномерно усеянную медальонами.
К чувству зрения или же к чувству слуха мы относим абстракции, основанные на подобии слов. Из этого предложения может возникнуть серьёзный философский вопрос, если я попытаюсь это исследовать с точки зрения влияния, какое оказывают буквы письма и звуки речи на движение идей; но у меня нет намерения заходить так далеко. Схожесть ли графических знаков, или схожесть созвучий оказывает воздействие на ум и благоприятствует установлению ассоциаций — я здесь рассматриваю только феномен такого сорта, какой я анализирую, и я согласен с Мори в том, что касается констатации, что очень часто наши сновидения обязаны ей частью своих быстрых видоизменений.
«Мне снилась комета; выражение хвост кометы всплыл из моей памяти, и я увидел звезду с самым настоящим хвостом»[120].
«Мри мне позвали горничную, по имени Розали. Мой ум придумал отвратительный и безвкусный каламбур: Я увидел, в сновидении, постель [lit, произносится как ли] с навесом, шторы и одеяло которой были усеяны розами».
«Я восхищался одной рукописью, написанной великолепным почерком. Я сказал себе, что это прекрасная рука [на фр. эта идиома означает хороший почерк], и как бы это ни было нелепо, но мне приснилось, что текст был начертан на отрезанной и вновь пришитой прекрасной руке».
«Мне снилось, что я в Тулери. Я заметил одну соблазнительную девушку, к которой я почувствовал такое сильное влечение, свойственное сновидениям, и в которой я встретил согласие вполне естественных чувств, поскольку говорить её и действовать заставляло одно моё воображение. Я спросил её, как её зовут. Сильвия, — ответила она мне. Я не знаю по какой ассоциации всплыло это имя, но едва только оно