Выкуп.
Слово ударило в висок, как пистолетный выстрел в пустой комнате. Не больно — оглушительно. Всё в комнате — пламя, тени, моё дыхание — замерло, будто мир тоже услышал эту ложь.
Выкуп?!
Не «он пришёл за мной». Не «он унёс меня, потому что не мог смотреть, как меня рвут на части». Не «он хочет моего тела, моей боли, моего стона»…
Нет.
Он написал письмо. Он вставил ценник. Он превратил меня в предмет обмена, как шкатулку с артефактом, как мешок золота, как трофей на аукционе.
Я — не женщина. Я — залог.
И в этом моменте всё то, что я пыталась оправдать в себе — дрожь от его прикосновения, тепло и трепет внизу живота, даже тот позорный оргазм в охотничьем домике — обернулось грязью.
Потому что я позволила себе поверить, что между нами — хоть искра чего-то настоящего. А он… он с самого начала знал: я не его желание. Я — средство.
Меня не похитили ради мести. Не ради плоти. Не ради любви в её извращённой форме. Меня похитили, чтобы вернуть украденное.
Артефакт за графиню. Жену за силу. Тело за власть.
И самое ужасное — я уже начала привыкать к его руке на моей талии. К его голосу в темноте. К мысли, что, может, он — мой спаситель.
А он — торговец.
Хладнокровный, расчётливый, использующий мою уязвимость, мою дрожь, мои слёзы — как козырь в переговорах.
Я рухнула на колени не от горя. От стыда.
Стыда за то, что поверила в иллюзию.
За то, что тело предало меня дважды: сначала — откликнувшись на его прикосновения, а потом — позволив себе почувствовать «спасение» в его объятиях.
Я не его трофей. Я — заложница с ценником.
И он — не любовник-монстр. Он — вымогатель.
И сейчас его обманут… Он ведь не знает про шкатулку, про то, что медальон в шкатулке — это пустышка. Что я и есть настоящая сила…
Я задыхалась, глядя на огонь. Задыхалась от слёз, стыда, от осознания, что он обманывал меня. И тут в моей душе вспыхнула надежда.
Выкуп? Значит, меня отдадут обратно… А может, и нет. Но если дадут шанс — я им воспользуюсь!
Глава 51
Мой взгляд снова уперся в огонь — не в пламя, а в ту чёрную дыру, что открывалась за ним, словно сам огонь был занавесом на сцену ада.
И снова бедняжка Рори.
Она лежала на пыточном столе, привязанная к нему не только цепями, но и собственной слабостью. Её тело — изломанное, покрытое синяками. Кровь стекала по рёбрам, оставляя на камне тонкие, дрожащие линии. Дыхание сбивалось — не от страха, нет. От боли, такой глубокой, что она уже не кричала. Только глотала воздух, как умирающая птица, раскинувшая крылья напоследок.
А над ней склонился Элиад.
Его белые волосы были так же чисты, словно его не касалась эта грязь пыточной.
Он не смотрел на её тело. Он смотрел в глаза — как будто пытался найти в них ту девушку, что смеялась в тени библиотеки, целовала его после экзаменов, шептала: «Не спеши. Ты справишься».
Теперь ее лицо — грязное, с мазками крови и пота. Он своими руками убил ту самую девочку, которая училась вместе с ним, которая помогала ему… Убил ее сегодня. На пыточном столе, спокойно глядя на ее муки.
— Мне жаль, — усмехнулся он, и в этом голосе не было ни капли раскаяния. Только горькая ирония человека, которого предали раньше, чем он сам стал предателем. — Правда… Жаль…
Его рука скользнула по её груди — не как ласка, нет. Как проверка. Как будто он убеждался: она всё ещё живая. Живая — значит, годится для боли. Для мести.
— Но, видите ли, я прекрасно знаю, кто упросил дядю не давать мне денег на исследование, — продолжал он, и в его голосе зазвенела та самая обида, что гниёт годами. — Ты посчитала, что это опасно. Ну конечно же. Тебя устроит посредственный маг — муж в тени такой блистательной и талантливой чародейки, как ты. Ты даже не пыталась понять. Ты просто закрыла мне путь. Как будто я — не человек, а ошибка, которую надо исправить. Ты знала о моих мечтах. И сделала всё, чтобы они не сбылись…
— Неправда! — вырвалось у неё, и голос разорвался, будто тонкая нить. — Ты знаешь… Ты прекрасно знаешь, что твои големы неконтролируемы. Они убили бы тебя… Именно поэтому я попросила дядю… Чтобы он не давал тебе денег… Я хотела тебя спасти… Даже от твоей собственной самонадеянности!
Она задохнулась, и по щеке покатилась слеза. Она смешалась с кровью и стала грязью.
Но в её глазах — не страх. Любовь. Та, что не боится быть отвергнутой. Та, что остаётся даже тогда, когда всё разрушено.
Мне стало так горько, что я прижала ладонь к груди. Это было не просто сочувствие. Это было зеркало. Она — и я. Тот же ужас: любить того, кто тебя предал. Тот же стыд: всё ещё надеяться, что он обернётся и скажет, что нет. Я передумал. Я не предам. Ты для меня дороже всего на свете.
Я чувствовала тот же холод: понимать, что ты была для него лишь пешкой. Сначала для мужа, который пожертвовал мной ради того, чтобы влиятельные гости не ушли недовольными. Теперь он… Тот, который обнимал, дарил подарки, убил ради меня стольких людей, прилетел на мой крик… Тот, от которого мое тело начинает дрожать… Тот, кто хотел, чтобы я переступила через себя, свои принципы… А теперь сам за моей спиной торгуется, как бабка на базаре за помидоры.
Я узнала её.
Я узнала себя в её глазах.
— Ладно, будем прощаться, — произнёс Элиад, отворачиваясь, будто не выдерживая зрелища её истинной любви. — Столько всего можно было вспомнить… Как мы воровали у дяди вино… Как ты целовала меня под луной, когда весь мир молчал… Библиотеку… О, там есть что вспомнить…
Элиад усмехнулся. И в этой усмешке — ужас: он всё ещё помнит, он всё ещё чувствует.
Но не может позволить себе остановиться.