– А ты чего не свалил?
– Не знаю.
– Ты первый раз, что ли, здесь?
– Второй. Но в п-первый раз я был пьяный…
– Понятно. У тебя, вон, еще полсигареты осталось, дай мне докурить.
Я отрываю от губ сигарету и протягиваю ему. Он затягивается. Я ему:
– У тебя лицо в крови.
– Да?! Вот сука! Где?!
– Вот здесь, на правой щеке, и на левой вроде тоже. – Показываю на себе.
– Вот сука, как же я ненавижу стрелять в упор. Ты когда-нибудь стрелял в упор?
– Нет.
– И не стреляй никогда. Заебешься отмываться. А если еще и в голову будешь стрелять, то вообще пиздец. Мозги – это пиздец.
– Да уж…
– Тебя как зовут?
– Роб… то есть Элиас.
– Хм, так как точно, Роб или Элиас?
– Это моего друга Роб зовут, я п-перепутал. А я – Элиас. Эл. Точно.
– И где твой друг?
– Сбежал вместе со всеми.
– Козел твой друг.
– Ага.
– А че ты тут делаешь?
– Я, вроде как, на экскурсии, буду писать репортаж про этот район.
– Эл, ты журналист, что ли?
– Да.
– Твою мать! Ненавижу журналистов. Вы все время выдумываете всякую хуйню, а люди этому верят.
Я молчу.
– Вот ты пишешь хуйню?
– Не знаю.
– Пишешь.
– Наверное, да.
– Пишешь. А мои девочки потом думают, что есть жизнь лучше той, что у них есть. Я, бля, последние пару лет только и делаю, что переубеждаю их. Иногда, как видишь, не получается.
Снова молчу.
– Из-за таких, как ты, я только что пристрелил свою лучшую. Она мне в месяц приносила больше, чем ты, сука, за год зарабатываешь. Чего молчишь?
– Ну… Не знаю…
– Ты, вот когда будешь там писать чего-то, то напиши, очень тебя прошу, правду. Например, напиши, что бога нет, что большинство людей – жадные и трусливые сволочи, что искать новую и лучшую жизнь – это приближать свою смерть. Понимаешь?
– Да.
– Напиши, что в этом мире нет ничего нового и лучшего. Может быть, после смерти что-то и будет, но и этого никто не знает. Напиши…
Он не договаривает – валится, как мешок, мне под ноги. Звон в ушах. Я перевожу взгляд вправо и вижу там измазанную в крови бабу с пистолетом. Чувствую, как что-то стекает по моим щекам. Я смотрю, как тлеет бычок, лежащий рядом с тем, что раньше было головой того мужика. «Мозги – это пиздец». Эта баба, судя по всему, что-то кричит мне и пинает тело. Долго. Пинает и пинает, а я смотрю и смотрю, словно всю жизнь только и делаю, что смотрю. Растекшаяся тушь, темные рыжеватые волосы выбились из-под платка, дырявые колготки на коленках, широкие серебряные кольца на тонких пальцах, зеленое трикотажное платье под черным плащом и темнота. Пустая, оглушительная, словно дуло пистолета. Похоже, я отключился.
Я снова в полицейском участке, уже в другом. Я ничего не слышу. Рядом со мной, навязчиво жестикулируя, Роб что-то рассказывает офицеру, который делает пометки в блокноте. Судя по всему, допрос. Рядом курят и пьют кофе врачи и другие полицейские. Жизнь вокруг меня обыденно и вяло копошится безо всякой скидки на то, что я ничего не слышу. Я ощупываю голову – перевязана. Осматриваюсь – вся одежда в запекшейся крови. Я хочу спать. Я хочу домой. Я хочу есть. Я хочу моря, солнца, песка и покоя.
Спустя не знаю сколько времени Роб везет меня куда-то по темным улицам. Я умыт и переодет в его одежду – она мне велика. Я говорю ему, что хочу домой, он мне что-то отвечает, а я не слышу. Он дает мне бутылку текилы, я отхлебываю несколько раз – становится получше.
Мы в каком-то клубе. Роб ведет меня по темным коридорам, полным людей. Мы оказываемся в комнате, где сидит большая компания. Роб представляет меня, и они все жалостливо-уважительно на меня смотрят. Мы принимаемся за еду. Роб воодушевленно что-то рассказывает: все периодически на меня оглядываются и кивают. Иногда мы чокаемся рюмками и пьем. Со мной общаются с помощью записок на салфетках: «Ну ты мужик!», «Тебе чертовски повезло», «Круто, рада знакомству, я Эмма», «А ты действительно ничего не слышишь?». Я киваю, часто произношу «Спасибо» и пью. В конце концов я оказываюсь рядом c грудастой мерзко-пахнущей бабой. Все куда-то испарились, мы за столом одни, и я совсем не знаю, как отвязаться от этой дуры. Больше всего меня почему-то отталкивает даже не ее кисловатый запах, а полосатый берет и колготки сеточкой. Она упорно пристает ко мне, а я упорно ее отпихиваю. В итоге я толкаю ее так, что летят бутылки со стола. Она вскакивает, что-то орет, поправляет берет, гордо разворачивается и сваливает. Пока все это происходит, я смеюсь. Нашариваю на столе сигареты и, улегшись на диван, с удовольствием закуриваю и засыпаю.
Джек Инокс
Просыпаюсь я оттого, что кто-то включил свет. Первое, что вижу, – чьи-то клетчатые штаны и дорогущие высокие коричневые ботинки на кожаной подошве. Приподнимаюсь и сквозь в основном пустые бутылки вижу, что напротив меня сидит коренастый мужик годов шестидесяти в клетчатом пиджаке и в очках с толстой черной оправой. На голове – дурацкая мятая сутенерская шляпа свекольного цвета. Я не знаю, почему она мне показалась сутенерской, но избавиться от ощущения уже не могу. Оглядываюсь – двое стариков в черных костюмах перегораживают дверь. Они стоят почти вплотную друг к другу и так заразительно улыбаются, что я тоже улыбаюсь, и улыбаюсь до тех пор, пока справа не обнаруживаю Роба, ошалелого, встревоженного и счастливого одновременно.
Клетчатый мужик обращается ко мне, что-то рассказывает, кивает, а я, то ли по инерции, то ли еще не протрезвев, тоже киваю. Все заканчивается, когда, по всей видимости, я не к месту киваю и улыбаюсь. Мужик переключается на Роба. Роб быстро пишет на салфетке и передает ее мне. Я еле-еле разбираю сквозь старые записи: «Мистер Джек хочет с тобой поговорить». Я опять киваю. Клетчатый Мистер Джек указывает по очереди на стариков и что-то говорит. Роб строчит уже на своем носовом платке: «Это Хэнк и Том. Если ты не расскажешь правду, они убьют тебя». Поднимаю глаза – оба старикана все так же заразительно улыбаются. Дальше следует долгая «беседа»: Мистер Джек много спрашивает, много говорит, часть доходит до меня через Роба в виде записок. Что-то я и так понимаю из его жестов. В общем, убитый оказался его сыном. Звали его Тони. Мне приходится снова детально все вспомнить.