— Пусть ко мне придёт духовник. Я желаю исповедаться.
Вот он мой последний путь! Если и тут труба, не знаю, что и делать!
Духовник, отец Педро, явился по первому зову. Что было немудрено — других дел в замке у него не было.
К сожалению, духовника Бланки заменили на второй год её пребывания здесь на другого, более лояльного партии канцлера и фаворитки. Уверена, он доносил обо всех её мыслях своим хозяевам вопреки распоряжению Святой церкви о тайне исповеди.
Бог высоко, а канцлер и фаворитка не погнушаются на расправу. И будут щедры на награду.
На что же тогда я надеялась?
На то, что прошло несколько лет, а духовник так и остался при мне. Помимо богатых даров, его наверняка интересовало назначение в выгодную епархию.
Увидев духовника, я поняла, что не ошиблась в расчётах. Это бы пожилой, степенный и крепкий мужчина, во взгляде которого светились тоска и разочарование.
— Да благословит тебя Господь, дочь моя! — начал он заунывным голосом. Но мыслями витал где-то далеко.
— Отец мой, — начала я. — Прости мне грехи, ибо я виновна в них.
После требовалось произнести покаяние. Обстоятельно рассказать всё, что могла ему предложить, не выдав себя. И выудить информацию от духовника.
— Господь испытвает мою веру и терпение, — начала я издалека. — И насылает на меня странные сны.
— Что за сны, дочь моя? Их посылает не всегда Господь, но и Враг рода чеоловеческого.
— То и смущает, отче. Ибо я чувствую, что близка к награде за свою покорность.
Речь я набросала в уме заранее.
— Во сне я беседовала с неким духовным лицом, чей образ был скрыт от меня, но это точно были не вы и не священник при часовне. Во сне он говорил мне, что я должна быть откровенна. И я была, отче. Но тут он спросил, почему я не пишу брату-королю, не прошу его помочь моему супругу, ведь первейший долг жены — во всём быть опорой своему мужу. Облегчать денно и нощно его труды, тем более, когда на его плечах лежит забота о всём королевстве.
Я говорила, прям с упоением наверчивая фразы. Мне это было нетрудно: я была наслышана о культуре и традициях, о языковом этикете того периода, и память Бланки сама подсказывала фразы, когда дело касалось религии. Бедняга нашла в ней своё утешение.
Благочестие — удобная ширма. Здесь все ей прикрывались, как щитом, лишь одна Бланка да ещё Ирен и, возможно, священник в часовне верили настолько искренне, что казались окружающим чудаками.
Блаженными, коих легко обвести вокруг пальца. Я ещё преподнесу врагам сюрприз!
Так я пела о своём долге, здесь все о нём говорили, когда не хотели что-то делать, или желали сотворить что-то не слишком одобряемое обществом. И духовник слушал со всё более возрастающим интересом.
Особенно когда я заговорила о том, что я хочу сделать пожертвование в крупный монастырь. От Ирен и из памяти Бланки знала, что именно там самые жирные вакансии для священнослужителей, желающих построить духовную карьеру. Вот и закинула удочки.
Ты мне — я тебе.
И всё же видела, что отец Педро колебался. Королева я опальная, мало ли что? Опасно ставить на тёмную лошадку.
— Мой супруг призвал меня к себе, чтобы я подарила стране наследников, — выложила я на стол последний, самый веский аргумент.
Мать наследников совсем не то же самое, что отвергнутая жена.
Я видела, что духовник сейчас сдастся и возьмётся передать письмо, к которому я приложила серёжки с рубинами. Часть моего приданого. «На благотворительность». Отец Педро обязался продать их ради столь благого дела.
Понятно, что заберёт себе. Жалко драгоценности, в моё время они имели большую историческую ценность. Если бы их обнаружили. У настоящей, не книжной, королевы Бланки, как написано в мемуарах её убийц, ничего не нашли.
И только я обрадовалась, что дело движется, как в открытое окно влетел огромный серый попугай, сел на подоконник и громко закричал:
— Я всё слышу, всё слышу. Всё расскажу!
И добавил такое смачное ругательство, что у отца Педро покраснели уши.
Глава 10
От неожиданности я чуть не упала с кресла.
Во-первых, я не ожидала увидеть говорящего попугая жако в этом мире. Во-вторых, он ругался так натурально, будто был не попугаем, а заколдованным сапожником.
И в-третьих, это пернатый гад говорил, что всё слышал. Это-то и волновало сильнее прочего. Кто знает, как оно в этом мире, вдруг здесь и попугаи разумные?
— Кто это? Что за птица? — пролепетала я, быстро придя в себя.
— Слышал, что это пернатый нахал его сиятельства герцога Кастра, — пролепетал духовник и на этот раз побелел лицом.
Час от часу не легче!
— Это просто глупая птица! — добавил духовник
— Я Сирус, я умный, глупая девка! — разразился жако, склонив голову набок.
— А я сейчас тебя поймаю, ощипаю и суп себе сварю!
Я схватила полотенце и совсем не по-королевски кинулась на него, как с палицей на врага.
— Я тебе сейчас устрою!
Тут я тоже вспомнила ругательства, и попугай от неожиданности даже приподнял перья на голове.
Едва успел увернуться от моего полотенца и против ожиданий не вылетел в окно, а принялся кружить по комнате. Я, вся горя желанием прибить хоть кого-то, раз мой план снова пошёл по мягкому месту, бегала за ним с таким видом, что духовник перекрестился и пробормотал что-то насчёт Дьявола. Вероятно, думал, что я одержима.
— Закройте окно! — закричала я, пытаясь преградить птице выход.
Духовник ожил, кинулся к окну, и тут же дверь распахнулась. Вбежала Ирен, за ней тот самый великан Хьюго — слуга герцога Каста. Через пару минут вошёл с противной улыбкой и сам герцог.
— Сирус, ко мне лети! — скомандовал он и вытянул руку, на которую тут же уселся, как на жёрдочку попугай.
Покосился в мою сторону, обиженно проклёкал по-птичьи и тут же снова ругнулся вполне по-человечески.
— Что вы обижаете беззащитную птицу, ваше величество? — с насмешкой в голосе обратился он ко мне.
Я заметила, как духовник выскользнул в дверь безгласной тенью, бормоча под нос то ли молитву, то ли проклятия. Больно исказилось его лицо.
Но долго следить за духовником мне было некогда.
Я пригладила растрепавшиеся волосы и ответила, глядя герцогу в лицо.
— Что это за фокусы, ваше сиятельство? Вы подсылаете ко мне следить свою птицу? Во время исповеди?!
Даже не надо было пытаться изобразить гнев, я и так была готова всех разорвать собственными руками.
— Я не