Отец тоже увидел кровь на полу. Увидел, как лужа крови ползет мимо его ног, поворачивая к яме, и вздрогнул, и на мгновение застыл, а потом поднял меня с пола и переставил на чистый пятачок в середине нужника.
— Сколько времени, неужто солнце впрямь не выйдет, небо и впрямь померло.
Я вспомнил про приемник. Поспешно достал его из заднего кармана. Щелкнул рычажком, при жал к уху. Отнял от уха, дважды стукнул по корпусу. Приемник снова заработал. Диктор по-прежнему беспокойно, но неторопливо зачитывал свой прогноз, похожий на запись, которая крутится на повторе.
В данный момент необходимо иметь в виду следующую опасность.
Отец отнял у меня приемник и убавил звук, чтобы голос диктора слышали только мы вдвоем.
Из-за особенностей рельефа и движения воздушных потоков, а также в результате перемещения холодного фронта с северо-запада многие районы на протяжении целого дня будут находиться в зоне высокой температуры при плотной облачности без солнца, осадков и ветра. Под так называемой зоной высокой температуры при плотной облачности подразумеваются плотные облака на фоне отсутствия осадков и ветра, в результате чего формируется длительная плотная облачность в сочетании с высокой температурой воздуха, и день становится неотличим от вечера. В отдельных горных районах будут наблюдаться явления сродни солнечному затмению, когда день полностью подобен ночи.
На этом месте отец выключил приемник.
Выключил, подумал и сказал чепуху. Словно тоже снобродит.
— Где нам раздобыть солнце, чтобы люди проснулись. Солнце выйдет, ночь закончится, и люди проснутся.
А потом. Потом. Потом он расправил плечи и стал беспокойно и растерянно прислушиваться к звукам уличного побоища. Беспокойно и растерянно прошел мимо меня к выходу. Притаился там, словно на пороге сна. Словно стоит сделать шаг — и очутишься во сне, шаг — и выйдешь из сна в явь. Отец стоял на пороге, отчаянно тянул шею, словно у него не шея, а веревка, воровато вглядывался в гулявшие по улице крики и, когда все стихло, взял меня за руку, и мы выскочили наружу. И крадучись побежали на восток, побежали вдоль стен к выходу из города.
Словно побежали к самой сердцевине снобродства.
Словно из сердцевины снобродства побежали в явь.
КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ
Вознесение. Последняя птица улетела
1. (06:00–06:00)
Мы снова убегали из города.
На улице встречалось много раненых, истекающих кровью. Из пятен фонарного света, из темноты доносились голоса — помогите. Помогите.
— Мы ведь земляки, деревенские, не бросайте земляка, помогите.
Никто не спал, на лицах у всех читалось раскаяние.
— Видать, я заснобродил, видать, заснобродил, точно помню, как уснул, вдруг слышу, над ухом бормочут, поехали городских грабить, дескать, все наперегонки поехали городских грабить, вот я взял и тоже побежал за ними, побежал грабить, побежал воевать. — Так говорил тощий деревенский средних лет, прижимая руки к залитому кровью лицу. — Я видел, народ телевизоры тащит, одеяла, швейные машинки, а я ничем не успел разжиться, только ножом по морде. — Зажимая рану на лице, он снял с руки полотенце и протянул отцу: — Забинтуй мне голову. Забинтуй мне голову.
Отец не стал бинтовать ему голову полотенцем, а порвал свою рубашку на бинты и перевязал рану рубашкой. Но пока перевязывал, без умолку бормотал:
— Мне спать хочется, а ты со своей головой лезешь. Я сам почти сноброжу, а ты со своей головой лезешь.
Отец забинтовал голову раненого рубашкой. А полотенце оставил