Из комнаты, задом, на цыпочках, вышел Айдаргалиев и помотал нам головой:
— Очень плох,— сказал он.— Все его раздражает. Я пошел.
— Постойте, я открою вам дверь,— сказала Ольга и прошла за ним.
А мне вдруг стало почему-то очень, очень грустно.
На другой день я пошел к Жаппасу на дом. Я был зол как черт. Я как-то забыл сказать, что план переделки всей схемы работы мы сначала проверяли с Ольгой (она высчитывала все на логарифмической линейке), потом с бригадой на заводе. Как будто все получалось. Но опять подвел Жаппас. Все были в сборе, только он не пришел. Мне сказали, что он обиделся на карикатуры в стенгазете. Я тащу красного от гнева и смущения Жап- паса на аркане. Рядом стоит милиционер. От такой карикатуры, прямо сказать, можно полезть на стену, избить художника, поссориться насмерть со мной, но сорвать работу... И это после того, как ему дали квартиру! В общем, повторяю, я был зол как черт. Ну, подожди, думал я, сидя в атвобусе, ох, погоди... Слез я на останов
ке «Микрорайон», нашел дом Жаппаса и поднялся на четвертый этаж. За дверью его квартиры слышался звонкий женский смех. Я надавил кнопку. Смех сразу смолк.
Дверь открыл сам Жаппас. А в коридоре стояла Ха- диша. Волосы она закрутила на макушке и от этого казалась выше и красивее. Она усмехнулась, увидев меня, и, не торопясь, прошла на кухню.
— Почему ты не вышел на работу?—чувствуя, как раздражение не дает мне взглянуть на Жаппаса, зло спросил я.
— Да... вот... квартиру приводил в порядок.— Жаппас с виноватым видом почесал затылок.
— Ты что ж, милый, думаешь, квартиру тебе дали, чтобы ты в ней сиднем сидел, когда все работают? Чтоб ты бездельничал? — слово «бездельничал» я проговорил по-русски, и оно прозвучало, как удар камчи.
— У Хадиши был выходной. Я и попросил ее убрать,— оправдывался Жаппас.
— Ты на Хадишу не сваливай. Эх, Жаппас, все для тебя стараются, а ты будто и не человек вовсе.— Я махнул рукой и сел на подоконник.
Из кухни вышла Хадиша. Она не торопясь подошла ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, проговорила:
— Тазша-бала нашел золотой дом. А ты, как даупе- ри, хочешь его выжить. Но я колдунья, и берегись меня!
Она сказала это очень серьезно, и что-то в ее голосе поразило меня. Она никогда раньше не разговаривала со мной так.
— Это он тазша-бала? — спросил я.— Да он просто прогульщик...
— Султан,— она поглядела мне прямо в глаза.— Этот прогульщик — мой жених.
Я сразу замолчал и сник. Да не может быть! Вот это доигрался! Все упустил, ничего не заметил! Ай да парень! Да нет, это все розыгрыш, просто Хадиша хочет, чтобы я приревновал ее к Жаппасу, и я, взяв ее за руку, строго сказал:
— Нечего тебе здесь болтаться. Пойдем отсюда.
— А ну, отпусти,— жестко проговорил Жаппас, подходя.
Хадиша вырвала руку и отошла.
— Я люблю ее,— тихо проговорил Жаппас, надви
гаясь на меня,— Ясно?
— Ясно,— ответил я.— Чего уж тут неясного.,. Нет, все правда, все правда, все-все! '
Вот и еще одна ушла от меня. Опять ты что-то сделал не так. Эх ты, недотепа! Я пробормотал что-то невнятное и вышел.
Поздно вечером, когда закончилась программа по телевизору, я услышал, как около нашего дома остановилась автомашина. Потом раздался звонок. Я открыл дверь и увидел шофера Антона Ивановича. Лицо его было мокрое, и я подумал, что он плачет. Шофер молча протянул мне записку. «С палой очень плохо. Немедленно приезжай. Ольга».
Я выскочил из дома, даже забыв накинуть плащ. Тяжелый холодный дождь барабанил по ветровому стеклу. Я почему-то вдруг вспомнил тощего представителя госконтроля.
Ольга сидела в гостиной, опустив голову, но не плакала. В комнате пахло камфорой и еще чем-то холодящим ноздри. Я молча сел рядом с ней и взял ее за плечи.
— Ты слыхал, что произошло? — спросила она и вздрогнула.
— Нет.
— У папы инфаркт... Пришел тот тощий из госконтроля и сказал, что на заводе обнаружены приписки. Вот так...
— Я знаю о приписках,— сказал я.—Это моя дурная голова виновата...
Она вздохнула.
— Это Айдаргалиев виноват. Он подвел и себя, и тебя, и папу. И зачем это ему надо было?
— А может быть, это все-таки не приписка? Ведь сталь-то наш цех дал! — горячо заговорил я.
— Нет, приписка! Сейчас объяснили все,— сказала она.— Есть строгий приказ совнархоза — все выработки после двенадцати часов ночи в конце года начисляются на следующий год. А он приписал их тебе! — Ольга усмехнулась.— Понимаешь, перевыполнение плана, премия, слава, в его цехе выращены замечательные производственники. Боже, как он мне противен! — вдруг воскликнула она и сжала кулачки.
Мы с Ольгой дежурили у постели Антона Ивановича до утра. Через каждые полчаса из соседней комнаты,
где Ольга поставила ему раскладушку, приходил врач, на кухне расположилась сиделка.
Ольга тяжело молчала, уставившись в одну точку. Глаза были сухие, блестящие. Мне казалось, что она вообще не видит сейчас никого и ничего. Вдруг она тихо сказала:
— Вчера Айдаргалиев намекнул папе, что он знал о приписках...
— Ложь! — вполголоса воскликнул я.— Никогда я не поверю, что Антон Иванович... Никогда!
Ольга взяла мою руку, поднесла ее к щеке и тихо сказала:
— Спасибо тебе, Султан!
Утром, невыспавшиеся, мы пошли на смену.
Над озером клубились черные грозовые тучи. Дождь перестал, но в воздухе резко пахло сыростью.
И настроение у меня было под стать хмурому утру. Но когда я вошел в цех, то почувствовал, что плохое настроение улетучивается. Со мной всегда так бывает: стоит только начать работать, и я забываю обо всем. Цех для меня — как валидол для больного сердца Антона Ивановича.
Оглядываясь вокруг, я иду на свое рабочее место. Все здесь мне знакомо до последнего винтика. Вон высоко под потолком, отсюда кажется птицей в гнездышке, висит крановщица. Это Хадиша. Она машет мне рукой, и я тоже отвечаю ей. Потом она исчезает в кабине, и огромный ковш с кипящей сталью плавно движется вдоль цеха.
По винтовой лестнице я поднимаюсь на сварочную площадку. Теперь передо мной, вытянувшись в ряд, как солдаты,'стоят мартеновские печи.
Подошли подручные — с виноватой улыбкой Жаппас, ухмыляющийся, наверное, опять с какой-нибудь новостью, Санька, молчаливый