Из воспоминаний Берберовой известно, что эти литературные радения посещали Замятин, Пяст, Оцуп, Георгий Иванов, Бенедикт Лившиц, Кузмин, Волынский, Адамович, Верховенский, Корней Чуковский, Лозинский, участники объединения «Серапионовы братья», среди которых были Зощенко, Федин, Каверин, Тихонов и многие-многие другие. Лиля Наппельбаум называет имена Ахматовой, Ходасевича, Стенича, Колбасьева, Брауна, Рождественского, Одоевцевой, Доливо-Добровольского…
Собиралось обычно человек 40–50. Сидели на полу, на валиках и подушках с кушеток и диванов. Обстановка была волшебная, таинственно-декадентская: в комнате стоял шикарный стол в стиле буль, прекрасные японские вазы, в углах – бронзовые аисты, державшие в клювах старинные фонари, на стене над тахтой висело полотно с изображением шитого золотом дракона. Эстрадой служил одинокий стул, на который, впрочем, никто не садился.
Портрет советской актрисы, художницы О. Н. Гильдебрандт-Арбениной. 1920 год
Писатель, председатель правления Союза писателей СССР К. А. Федин. 1935 год
Зимой в комнате топилась печь, на ней кипел огромный чайник, поэтам давали по куску хлеба и наливали кипятку в кружки. Так за этим импровизированным чаем вершились судьбы русской литературы. Ближе к ночи основная масса студийцев и гостей расходилась, оставались лишь самые близкие семье Наппельбаумов люди. Они перебирались в гостиную, где чай был уже более весомым, и разговор о поэзии продолжался. Сам Наппельбаум в этих разговорах почти не участвовал, потому что, по словам Н. Чуковского, дочки ужасно боялись, что отец скажет нечто невозможное к изречению. Иногда Наппельбаум слушал чтение стихов в студии и хотел бы, возможно, сказать что-нибудь о них, но дочери были строги, и, едва начав, отец быстро замолкал.
Удивительно, но образования, как уже отмечалось, у Наппельбаума не было, и он почти ничего не читал, по свидетельству того же Николая Чуковского. Великий фотограф даже гимназии в своё время не окончил.
Однако Лиля Наппельбаум в своих мемуарах противоречит Чуковскому, сообщая интересную информацию об отце: «Я не могу сказать, что отец вообще много читал. Он был человеком действия, неусидчивым. Но он читал. Каждую вновь открытую им в книгах истину он воспринимал как событие, носился с ней и делился и с нами, и с тем, кто попадётся под руку (…) Читал он, разумеется, бессистемно, ничего не записывал, но поразившие его картины и мысли помнил долго»[12].
Некоторое время Наппельбаум учился у неизвестного истории ребе, научившего его читать, писать и понимать основные постулаты иудейской веры. И то было всё образование знаменитого впоследствии мастера. Однако вкус и художественное чутьё были у него отменными, и, может быть, напрасно гумилёвские студийцы лишали его слова.
«Отец и мать, – писала Лиля, – любили стихи, но не настолько, чтобы часами сидеть и слушать. Отец встречал, бывало, собирающихся при входе, а потом время от времени заходил и слушал, стоя в дверях. И мне кажется, вся атмосфера понедельников не могла не отложить свой отпечаток на его работы»[13].
Наппельбаум боготворил дочек, гордился ими и был очень рад привечать в своём доме талантливую молодёжь. К слову сказать, именно на деньги маэстро были изданы две книги начинающих авторов – сборник «Звучащая раковина» в оформлении художника Е. Дорфмана и альманах «Город» с иллюстрациями А. Самохвалова. В «Городе» были опубликованы стихи многих участников «Звучащей раковины», а также пьеса необычайно талантливого и рано умершего Льва Лунца «Бертран де Борн». «Город» задумывался как продолжающееся издание, но так и остался первым и последним, вышедшим в январе-феврале 1923 года. Впоследствии Наппельбаум оплатил издание поэтических сборников дочерей – Фредерики «Стихи (1921–1925)» и Иды «Мой дом».
Самого Гумилёва фотограф знал давно. Известен портрет поэта, сделанный Наппельбаумом в 1910 году, и этот портрет оставляет странное впечатление. Гумилёв изображён очень крупно, скрыты плечи и левая рука. Изображение лаконичное, если не сказать аскетичное, почти всю площадь кадра занимает лицо, из деталей – лишь белый воротничок и папироса в пальцах. Взгляд поэта направлен на зрителя, на губах едва заметная улыбка. Простое изобразительное решение, предельно простая композиция, диагональное расположение модели. Несколько мазков кистью по негативу. Портрет интересный, но почему не в фокусе? И почему такое большое количество грубой ретуши? Неужели это художественно продуманное решение? Не брак ли перед нами? Если Наппельбаум и допускал расфокусировку на своих снимках, то погружал в нерезкость только часть кадра, обязательно оставляя в фокусе хотя бы глаза портретируемого. И как мог мастер ретуши оставить на фотографии такие грубые линии, словно проведённые толстым карандашным грифелем?
Очень странная фотография. И всё же надо признать, что человек на этом мутном снимке представлен достоверно и живо.
Здесь надо вспомнить о том, что Наппельбаум был вообще реформатором студийной съёмки и разрушителем канонов. Он любил слегка недодержать негатив или, напротив, передержать. Он любил также чуть-чуть сместить фокус, размыть изображение, чтобы, по его словам, сделать его мягче, воздушнее. Поэтому многие его фотографии словно бы парят в воздухе.
Портрет писателя, поэта и переводчика М. А. Фромана. 1933 год
Гумилёв сыграл роковую роль в судьбе Иды Наппельбаум. Она была влюблена в учителя, а отец, зная об этом увлечении, подарил ей портрет поэта, написанный художницей Н. К. Шведе-Радловой за год до его гибели. Много лет, вплоть до 1937 года, портрет находился в комнате Иды, а потом хранить его стало опасно. Холст отвезли на Чёрную речку, которая была тогда дальним районом Ленинграда, разломали и сожгли. Спустя 14 лет по доносу братьев-литераторов, которые считались добрыми знакомыми Наппельбаумов, Иду арестовали – за то, что когда-то, давным-давно, она хранила портрет казнённого в 1921 году Гумилёва. По итогам девятимесячного следствия Ида получила 10 лет лагерей и отправилась в Озерлаг, но, просидев три года, уже после смерти Сталина вышла на свободу.
«Звучащая раковина» существовала четыре года, до 1925-го. Наиболее активно объединение работало зимой 1921–1922 годов. В дальнейшем некоторые литераторы – Георгий Иванов, Ходасевич, Оцуп, Одоевцева, Адамович – покинули родину, а встречи в квартире Наппельбаумов проходили всё реже.
Но зато какие то были встречи! На них побывал весь цвет молодой советской литературы, точнее сказать, те, кто приходил, всё же оставались осколками старой, ушедшей в небытие эпохи. У Наппельбаумов читали стихи Михаил Кузмин, Пастернак, Садофьев, приехавшие из Средней Азии Лукницкий и Фроман. Приходили и музыканты – Александр Каменский, Артур Лурье, иногда садился за рояль Михаил Кузмин.
И всех гостей фотографировал