Но в телефоне бессердечно засопели и сквозь накатывающий сон пробурчали, что после корпоратива лучше пить крепкий кофе или апельсиновый сок. И не звонить людям ни свет ни заря.
Папа Пети хмыкнул в ответ, положил трубку и сразу как-то сдулся. На часах было самое время везти сына в школу. Петренко-старший, сохраняя последнюю каплю надежды, сам пролистал табличку, сдвинул брови и убрал телефон. Записи смутили и расстроили. Но план по спасению квартиры всё же требовалось проработать. Поэтому папа шагнул назад и начал с самого ценного: документов, запонок с большими красными камнями — кораллами — и «выживших» новогодних игрушек.
Петя уже стоял у двери, обувшись и забросив рюкзак на плечо. Папа протопал в ботинках по коридору и вернулся в прихожую.
— Ты берёшь в рюкзак звезду, а я — два шарика. Чтобы она без нас их не съела, — распорядился он и сунул Пете в открытый карман портфеля бумажный свёрток. — Смотри не потеряй и не раздави.
Петя обещал хранить звезду и на секунду очень собой загордился.
Яга высунулась из гостиной и кокетливо помахала им ручкой.
— Яга, — командным, руководящим голосом, как на работе, сказал Петренко-старший, — пока нас нет дома, вы… Вы не ломайте и не ешьте ничего, пожалуйста. Читайте книжки, смотрите кино — вдруг это вам поможет.
— Я уж постараюсь, — закивала яга и поправила на голове платок. — Тем более вы унесли с собой, хе-хе, остатки праздника и накормили меня кашей… — Тут она задумалась. — А на телевизоре канал «Дискавери» есть? И это — это у вас там приставка? Игры есть?
— Всё есть, — удивился папа и открыл перед Петей дверь. — Я скоро вернусь, — обернувшись на пороге, предупредил он. И запер дверь с другой стороны на все возможные замки, о которых даже не помнил до этого утра.
А Петю прям распирало.
Секрет
— Нет, нельзя, — строго отрезал папа, только они сели в холодную, покрытую инеем машину.
Петя спросил, может ли он не идти в школу, а остаться «сторожить» ягу. И пожалел об этом.
— Ты должен учиться, а я возьму документы на работе и вернусь домой. Скажу… что трубу прорвало. — Папа вцепился в руль руками и в дорогу глазами.
— А можно я… расскажу в классе? Еве Георгиевне?
Пете идея казалась очень логичной — ведь это учительница заставила их писать письма Деду Морозу и это они обернулись Бабой-ягой в их квартире.
— Ни в коем случае, — сперва совсем жёстко и нервно, а после — остановившись и сделав пару вдохов, сказал папа. — Я понимаю: то, что случилось за последние двенадцать часов в нашей квартире, совсем не похоже на правду. И тебе наверняка непонятно, что происходит. Но непонятно и мне!.. И нам не надо никому ничего рассказывать. Пока мы с тобой… пока мы с тобой не разберёмся во всём. Это будет наш секрет. Только наш. Договорились, Петя?
Петя, который мечтал хранить какой-нибудь секрет вместе с папой даже больше, чем получить квадрокоптер, закивал.
— Я никому ничего не скажу, — пообещал он. — А маме — можно? — через два светофора спросил Петя.
— Маме? — Папа посмотрел на дорогу и завис. — Маме — нет. Маме не надо знать пока. Ей расскажем, когда… — Он хотел сказать «провалимся», но передумал, — когда поймём, что яга будет встречать Новый год с нами… Да… всё происходящее странно, но ты делай как я. — Тут Петренко-старший приложил палец ко лбу, будто ткнул себя в третий глаз. — Надо успокоить ум, и верное решение придёт само собой. Понял?
Петя кивнул, хотя понял только то, что спокойный ум находится где-то чуть выше бровей. Он даже скосил наверх глаза, стараясь найти решение. Папа ему помог:
— Сейчас нам просто надо сохранять спокойствие. Мир не рухнул. Надеюсь, телевизор тоже переживёт этот день.
Мимо тёмного окна машины проплывали витрины магазинов и кафе — украшенные пухлыми лапами елей, гирляндами, комочками хлопка и снегом, искусственным и настоящим. Каждое окно походило на волшебный стеклянный шар, который достаточно чуть встряхнуть, чтобы в нём закружились шкатулки-карусели, загорелись огоньки, появились большие шоколадные зайцы и целые горы мандаринов. В голубоватом полусне машина мягко причалила к крыльцу школы. Папа разблокировал дверь.
— Ну иди. Держись. Храни звезду и секрет. Я заберу тебя из школы, — успокаивающе сжал плечо сына Петренко-старший и быстро-быстро уехал в синеву зимнего утра.
Петя, как пингвин из фильмов «Дискавери», переминаясь с ноги на ногу, стал забираться по скользким ступенькам. Он повторял: «Никому не говори. Никому не говори. Никому не говори».
Мальчик жевал эти слова, пока вешал в раздевалке пальто и шёл по коридору, и сам не заметил, как врезался в Пудовкина.
— Петька! — обрадовавшись, тот забасил недетским голосом и заулыбался с высоты баскетбольного роста. Пудовкин был похож на букву А: устойчиво расширялся книзу тумбами-штанинами, огромными ботинками и внушительным животом, зато сужался кверху узкими плечами, тоненькой шеей и маленькой головой. — Петя! Помоги мне! — загудел великан-Женя и повернулся к подоконнику. На подоконнике лежал и рюкзак, вырванный из тетради листок и ручка. — Я пишу письмо Деду Морозу. А то Ева Георгиевна меня убьёт… И не знаю, что написать. — Он с надеждой смотрел на Петю. — Надо просто что-то написать. Никто же это письмо читать не будет — ты сам говорил, что Деда Мороза не существует.
— Да, не существует, — булькнул Петя, заталкивая в глубину себя желание рассказать о Бабе-яге в их квартире. — Но ты не пиши письмо, — процедил он сквозь зубы и зажал ладонью рот.
— Не писать? — удивился Пудовкин и навалился на одноклассника. — Почему это?
Женя был не так глуп, как могло казаться, и по-животному всегда чувствовал обман, опасность и выгоду.
— Потому что… потому что… потому что звонок сейчас прозвенит. На большой перемене напишешь. Или на музыке, — выкрутился Петя и поспешил в класс, заманивая великана за собой.
Тот послушно кивнул, подхватил, как пушинку, свой огромный рюкзак, ручку и листок и пошёл за Петренко. На урок литературы.
Потолок и лисица
— Ну давай, — зашипел Пудовкин и подтолкнул локтем Петю.
Они сидели на уроке музыки, на задней парте школьного амфитеатра, среди горшков с цветами и кактусами. Отсюда было лучше видно, как волновалась музыка. Музыка текла от фортепьяно, треугольников и маракасов в руках школьников, музыку излучала Клавдия Карловна — худенькая учительница пения и гармонии, стоявшая посреди площадки внизу.
— Что писать? — не унимался Пудовкин. Он даже головой затряс, чтобы