Флажки и ленточки
Совсем поздно вечером вокруг нашего пансионата началось бурление и брожение: ко входу подъезжали машины, всюду бегали рабочие, растягивали ленты с флажками, расставляли прожекторы и какие-то будки и тумбы. Директор Пленкин, заложив руки за спину, прохаживался по фойе и мраморным ступеням лестницы и раздувался от гордости.
— Такой важный забег. Столько хлопот, — приговаривал он, пока рабочие обегали его со всех сторон. Флажки тянулись прямо к пляжу и уходили к морю.
Утром на завтраке за нашим столиком зазвучала французская речь: папа повторял самые важные слова и фразы. Например, такие:
Здравствуйте!
А вы на каком инструменте играете?
У вас классные кроссовки!
Можно мне круассан?
Спасибо!
Я устал…
Нарепетировавшись, быстро позавтракав и похрустев пальцами перед инструментом в актовом зале, папа облачился в спортивный костюм. Это были голубые шорты, белая футболка и кепка в шашечку, которую он надевал только по особым случаям. Машина — длинномордая и очень серьезная — подъехала ко входу в пансионат ровно в одиннадцать. Известный композитор помахал нам рукой и нырнул в ее приоткрывшееся брюхо.
За ночь парк и пляж превратились в спортивный проспект с трибунами, питьевыми фонтанчиками и станциями для переодевания. Кажется, готовились не к забегу, а к авторалли «Уравнение 7». На дорожках пальмами возвышались башенки из шин. Рабочие в черно-белых футболках, с секундомерами в руках сновали между будками на пляже. Где-то у берега появился совершенно незнакомый сияюще-белый корабль. Мы с мамой только пожимали плечами и ничего не могли понять.
К полудню трибуны начали заполняться. Собрались отдыхающие из нашего пансионата и соседних отелей и санаториев. Пришли французы — они прибыли вечером вместе с флажками и прожекторами. Их было очень много, они широко улыбались и разминали кисти рук.
Около полудня дорожка из флажков задрожала от напряжения, а вдали показались разноцветные точки. Постепенно они превращались в фигурки бегущих людей. Мы с мамой заняли стратегический пост — уселись в кресла на своем балконе. Рядом улегся Дебюсси. Так нам было видно и центральную аллею, и парк пансионата, и набережную с пляжем.
Среди бегущих нашего папу мы узнали сразу: ему выдали футболку со скрипичным ключом. На майках других бегунов тоже были символы разных профессий: шестеренки, ножи и вилки, книжки, телескопы, иголки с нитками, цветы, а у одного мальчика — мороженое. Наверное, это был маленький Клаус.
При виде бегунов толпа оживилась. Французы на трибунах начали аплодировать — очень громко, часто и размашисто. Теперь-то понятно, зачем они разминали руки. Отдуваясь и потея, они хлопали так, будто на них налетела тысяча комаров. Дебюсси радостно лаял, прыгал по балкону и вилял полумесяцем-хвостом.
Клаус, по-моему, улыбался шире всех и слал трибунам воздушные поцелуи. Один из них, кажется, долетел до нашего балкона.
Рядом с бегунами бежали фотограф, видеооператор и повар, который забрасывал спортсменам в рот кусочки буженины, красной рыбы и маленькие сладкие помидоры. Фотограф крупным планом снимал сосредоточенных взмокших бегунов и успевал щелкать собравшихся зрителей и флажки, красиво развевающиеся на ветру.
Даже с балкона мы с мамой заметили, как все происходящее удивляет папу. Он растерянно крутил головой, явно не понимая, что происходит.
Директор пансионата развернул на набережной плакат с надписью «Tui Tui» и взял музыкальные тарелки, которые принес из фойе.
Тыдымс!
Тут, подбежав к пляжу, бегуны вдруг замедлились и свернули к большой будке. Из нее выскочили двадцать рабочих — тех, что утром тренировались с секундомерами. В руках они держали скафандры! Самые настоящие. От них тянулись трубки с воздухом и какие-то провода, которые вели прямо к лайнеру у берега. Мы с мамой даже рты не смогли закрыть от удивления. Папа явно не успевал сопротивляться судьбе и был быстро одет в скафандр. На повара, фотографа и видеографа тоже надели подводное снаряжение, чтобы они последовали за бегунами по дну моря.
Зрители на трибунах привстали и затихли — все, кроме аплодирующих, потных французов. А десяток бегунов, папа и несколько рабочих, тоже в скафандрах, отправились в море. В окошках папиного огромного шлема сияли его вспотевшая лысина и полные вопросов (на французском языке?) глаза.
Наверное, если бы человечество высадилось где-нибудь на другой планете и космический корабль упал рядом с морем, это выглядело бы примерно так же. Медленно, вязко бегуны опускались в воду. Они волокли за собой кольца трубок и шнуров и махали трибунам, зрителям и фотографу большими перчатками.
Французы с посиневшими от оваций ладонями шустро перепрыгнули на борт лайнера. У всех отдыхающих, как у нас с мамой, не закрывались рты. А директор Плёнкин бегал вдоль набережной и всматривался в воду, в которой скрылись спортсмены. Рабочие уже сворачивали флажки и будки и грузили их в машину, чтобы следовать на другой конец берега и встречать бегунов там.
Ох!
Что было потом
Вот бы мы могли тоже погрузиться под воду или хотя бы посмотреть прямую трансляцию с видеокамеры. Наверное, тогда мы бы много чего увидели. Огромные валуны, обросшие цветными водорослями. Пробивающиеся, как струны, сквозь толщу воды лучи света, совсем темные дыры — там, куда свет уже не проникает. И много-много рыб. Больших, маленьких, плоских, как тарелки, плавающих стаями и поодиночке, застывших в воде плашмя или вертикально. Мимо нас проплывали бы медузы, переливаясь радужными ободками. И, может быть, нам бы даже встретился дельфин.
Еще мы услышали бы гулкие шаги: ведь водолазные ботинки подкованы свинцом и весят по десять килограммов каждый! И, конечно, у нас в ушах гудели бы голоса неутомимых бегунов. Но как они могли говорить под водой?
Оказалось, кроме трубки с воздухом, к шлему каждого бегуна тянулся телефонный провод. Он доставлял усталые вздохи и охи бегунов наверх, в телефонную будку на белоснежный корабль, а после разносил их по наушникам в шлемах. В мешанине голосов папа мог разобрать только звонкий смех Клауса и суровый булькающий голос самого старшего француза Жоффе. Он владел рестораном, у которого было целых четыре Вымышленовских звезды.
Но это было видно и слышно только под водой. А мы по-прежнему стояли на балконе и хлопали глазами.
— Мама… а где наш папа? — Я зашла в номер. Нам срочно требовалось остыть от солнца и эмоций.
Открытка красиво лежала на столике. Мама растерянно смотрела на море и кусала губы. Дебюсси вилял хвостом и скулил: он тоже переживал.
— Папа слишком любит фортепиано и музыку. Он не уплывет далеко, — заключила мама и