Но Яна... Да, мы спим и между нами невероятная физика, но рано или поздно мне она тоже надоест. Наверное. Но ее откровение по поводу ее свободы просто выбешивает.
После, в заплывшем спиртным мозгу появилась идея. Женюсь я на Янке. Переведусь, чтоб не компрометировать ее. А дальше видно будет.
Вооружившись бутылкой мартини, добрел до тачки и поехал к своей любимой.
Набрал ей, но преподша не брала трубку, а потом и вовсе выключила телефон. Я прибавил газу. В голове были самые дикие и развратные мысли о ее измене. Будучи во власти гнева и ревности, игнорировал все ПДД.
Вылетел на встречку. Свет фари ослепил. Я попытался вывернуть руль, но было поздно, к тому же я был на мосту и места для маневра не было.
Зацепив встречную машину, врезался в ограждение.
Я оказался на волосок от падения. Перед машины качался над гладью воды. Сработавшая подушка больно ударила в нос. Стукнувшись затылком о подголовник, начал терять сознание.
Меня мутило от странного ощущения полета.
А потом меня поглотила холодная вода.
Очнулся в больнице. Руки ноги целы, но ребра болели ужасно. И голова.
Как я выбрался, не понятно. Не помню.
Помню голос.
И лицо Воробьевой, с зализанными волосами и огромными глазищами.
— О, Воробьева. Опять ты.
Она тяжело дышала. Просила не спать. А мне было холодно.
Следователь сказал, что мне повезло, что я забыл пристегнуться. Иначе тот, кто кинулся меня спасать, просто бы не осилил вытащить меня. Река не особо глубокая, но из-за того что я был без сознания, пили бы по мне компот.
— А кто меня спас?
— Девчонка какая-то. Сиганула в воду, — лениво осведомил мамин друг, который вел мое дело.
И самое интересное. Машина, которую я протаранил, принадлежала гребаному профессору Семён Семёнычу. Матушка конечно попытается уладить вопрос со страховой, возместит ущерб...
Но этот дятел будет кошмарить меня до последнего, пока я в ногах валяться не начну, чтобы он поставил хотя бы «удовлетворительно». Принципиальный старый пердун.
Глава 10
— Не волнуйся. Я уже отблагодарила эту девушку. А вот с профессором, — мать выглядела так, словно собиралась сообщить пренеприятнейшее известие. Например, что я теперь в рабстве у этого дятла. — Знаешь, я решила, что было бы неплохо тебе самому перед ним извиниться.
— Извиняться? За что? — дернулся я, но тут же присвистнул от поли под ребрами. — Ты не могла ему просто заплатить?
— Нет. Мне тут в руки попалась выписка с твоего счета. Ты потратил серьезную сумму. На что?
— Мам, тебя сейчас реально только это волнует? — я был в шоке от ее равнодушия к родному сыну. — Я мог погибнуть.
— Ты сам сел за руль в нетрезвом состоянии, — так же холодно припомнила она. — Так куда делись деньги? Ты потратил их на благотворительность, или может пожертвовал для акции защиты амурских тигров? Хотя нет. Вероятнее всего, ты уже проплатил зачет? Решил позаботиться заранее? — я уловил иронию в ее словах.
— Ну мам, я... Пробухал, — невинно сообщил я.
Какую бы причину я не назвал, я все равно останусь виноватым.
— Замечательно. Рада, что признался честно. Значит так. Денег до окончания сессии ты не получишь. Продукты тебе будет привозить Толик. Сдашь все экзамены с первого раза, так и быть, прощу. А нет, поедешь топтать берцы. Специально для тебя, ВДВ.
— Мам, нет. Ты чего?!
— Ничего. Может через год поумнеешь. И научишься ценить то, что я тебе давала. Как выздоровеешь, Толик тебя заберёт и сразу привезет продукты. Выздоравливай, сыночек, — я нахмурился как обиженный ребенок, а мама поцеловала в лоб.
Черт. Мало того что я теперь без денег, так еще и угроза вылета.
Мамины слова произвели должное впечатление. Мне снились кошмары. Снился экзамен по истории, ия естественно не ответил на элементарные как мне казалось вопросы.
— В каком году правил Петр первый? — сердито спросил Семён Семёнович. А я то знал. Но рта так и не сумел открыть.
— Болонская конвенция 1999? — я снова нем как рыба, иашу руками. А Сём Сёмыч гневно встает и пытает меня глазами, что аж дымок из ниоткуда появляется.
— Распад СССР? — скрежетя зубами процедил профессор. Вся аудитория погрузилась во тьму, где единственным источником света были глаза профессора, и огненное злопыхание.
Я замотал головой. Он указал на дверь. Та распахнулась, клубы дыма взмыли в пустоту, и по ту сторону двери что-то горело.
— Я сдам. Обязательно. Можно мне на пересдачу? — жалобно не своим голосом просил я. Стул подо мной задвигался и понес прямо в адово пекло неизвестности. Я уперся ногами в проем. Но рядом появилась Воробьева, с павлиньим пером в руке, и заливисто посмеивалась надо мной.
— Учить надо было, — ее голос неправдоподобно изменился до глухого баса. Мне стало щекотно, я убрал ноги и меня всосало в дверной проем.
А потом вообще начался треш.
Я летел. С парашютом. Внизу земля, и я чувствовал как падаю.
Проснулся от удара. Я реально свалился с койки и теперь распластался на кафельном полу. Ребра обожгло.
Мне удалось нажать кнопку, и через минуту прибежала медсестра. Сексуальная, в халатике и красивыми пухлыми губками. Хоть какая-то радость от пребывания в больничных стенах.
* * *
Толик, мамин водитель, и по совместительству любовник, приехал к назначенному времени. Пока он загружал мои вещи, я остановился покурить.
— Кстати, вон она, — Толик
кивнул головой в сторону ступеней соседнего здания.
— Кто? — я увидел только молодую мамашу с ребенком, которому та застегивала курточку.
— Девушка, которая тебя вытащила из воды. Алиса, — Толик ненадолго завис, любуясь девкой, в обтягивающих джинсах и белой куртке. А когда та повернулась, у меня челюсть отпала к асфальту.
— Воробьёва, — вырвалось у меня, и бросив сигарету я направился к ней. Мальчонка, увидев меня, трусливо спрятался за ее спину. — У тебя что, ребёнок?
— Это мой брат, Егор, — тот выглянул из-за интереса, хлопая такими же большими глаза. Худоват чересчур, бледноват, выглядит зашуганным. Если бы я не был уверен, что Воробьёва мягкотелая вафля(к тому же она не щадя себя прыгнула в холодную реку и вытащила меня), подумал бы, что она садистка.
Ей явно не нравилось, что я так откровенно пялюсь на них, сравнивая, оценивая, поэтому та спросила.
— Тебя уже выписали?
— Да. И это, спасибо тебе, Воробьёва. Ты мне жизнь спасла. Я теперь у тебя в долгу, — даже произносить эти слова было сложно, не то что согласиться что-то реально