Мария Самтенко
Сыщик из Мурома. Дело об Идолище
1. Одна нога здесь — другая там
— Одна нога здесь — другая там, — почесал в затылке староста Добромил. — А голова и рука и вовсе у Перунова идола. А может, так оно и должно? Триглава же жрец.
Василиса, к которой обращался Добромил, взглянула на разложенное перед идолами мертвое тело жреца Златослава и смущенно потеребила косу:
— Триглаву служат живые, а мертвые в сырой землице лежат, — осторожно заметила девушка. — Думаю, это убийство.
— Цыц, ведьма! — рявкнул Добромил. — Без тебя разберемся!
Василиса опустила глаза, смолчала. В ее планы не входил скандал с деревенским старостой.
Видит Перун, ее планы на день были совсем не такими!
Еще утром все было в порядке. Василиса проснулась, прибралась в землянке, приготовила завтрак жрецу Златославу и получила первое поручение — дойти до ближайшей деревни, найти там старосту Добромила и привести сюда, в капище. Дело, сказал жрец, было срочным и важным, но подробностей он ей не сообщил.
Василиса не привыкла с ним спорить. Она отправилась в путь, нашла старосту в деревенском кабаке, привела сюда. Так мало того, что Добромил шикал всю дорогу, что Василиса и дура, и ведьма, и перестарок, в двадцать лет в девках ходит, так пока они шли, какие-то душегубцы жреца убили и фигурно перед идолами разложили!
Кто это сделал, она не знала. Врагов у жреца не было. Да, некоторые его недолюбливали, но не настолько, чтобы рубить на куски и разбрасывать вокруг идолов! Она смотрела на тело и не могла отвести глаз.
Пока Василиса раздумывала, староста прошелся по всему капищу, заглянул ко всем деревянным идолам, а было их пять: Перуна идол, Триглава идол, Велеса идол, Сварога идол и Даждьбога идол.
Осмотрев все, Добромил вернулся к Василисе и сунул ей под нос кусок тонко выделанной бересты:
— Что здесь написано, ведьма?
Девушка повертела бересту в руках, припомнила: видела ее вчера у жреца. Он что-то писал, но ей, Василисе, не показывал — сказал, не ее ума дело.
«Тебе бы капище прибирать да второго ученика, Петрушу, из города дождаться, а не в дела чужие бабским носом влезать!».
— Читай-читай, — поторопил ее Добромил. — За пазухой у жреца нашел.
Хоть и была Василиса обучена грамоте, почерк жреца она разобрала с трудом:
— «Идолище Поганое», — прочитала девица. — Не ведомо мне, что это, Добромилушка. Жрец наш со мной об этом не разговаривал. С тобой, верно, хотел, да не успел — сгубили его!..
Василиса не выдержала, шмыгнула носом. Жреца она не любила, но все-таки прожила у него три года — с тех самых пор, как жених на заставе погиб, а родителей Василисы и сестер-братьев маленьких половцы при набеге убили.
Староста хмыкнул, забрал бересту и сказал спокойно, почти ласково:
— И мне не ведомо, что тут за Идолище поганое. И душегубцев таких я, староста, ловить не обучен. В город нам надо, в Муром, или лучше сам в стольный Киев-град. И ты, Василиска, со мной поедешь, здесь не останешься. Свидетелем будешь! Но перед этим заедем к другу моему в Карачарово. Сынок у него, Илья, тридцать лет и три года на печке лежит, ноги не держат. Но какая у него голова! Золотая! Вся деревня к нему за советами ходит. Авось и тут разберется!
2. Илья из Мурома
Про Илью Муромца Василиса слышала. Жрец все вздыхал, какая из него вышла бы отличная жертва Перуну!
Родители Ильи были зажиточными. Других деток у них не получилось, вот они и растили неходячего калеку: сначала все лекарей нанимали, а когда стало ясно, что ходить он не будет, выучили его грамоте. Мальчик оказался смышленым, ему стали покупать книги, зазывать к нему всех калик перехожих, жрецов приглашать! В один день к ним и зашел жрец Перуна Златослав — посмотрел на лежащего на печи мальчишку и сказал, что он будет прекрасной жертвой на ближайшем празднике! А матери его Перун пошлет другого сына, здорового.
Родителям мальчика этот план не понравился, и радовать Перуна они не захотели. И более того! Решив, что Златослав может выкрасть ребенка, они пригласили к сыну православного священника и покрестили.
Жрец воспринял это как личное оскорбление, но ничего сделать уже было нельзя. Перун за такую жертву мог убить стрелой с неба, и Златослав не хотел рисковать. Мстить старосте богатого села он опасался, но затаил обиду на долгие тридцать лет.
Времена с тех пор изменились, и человеческие жертвы идолам никто больше не приносил. Но про Илью Муромца и его родителей Златослав с тех пор рассказывал исключительно гадости, вот Василиса и не ожидала от него ничего хорошего.
И что же? Когда они с Добромилом добрались до дома старосты в Карачарове, их встретил не уродливый горбатый калека, а серьезный, спокойный молодой витязь. Василиса с удивлением разглядывала широкие плечи, длинные, прижатые к голове повязкой русые волосы, умные серые глаза на дружелюбно улыбающемся лице.
Вот только он не встал со скамьи, чтобы поприветствовать старшего, Добромила, поясным поклоном. Только отложил в сторону ножичек, которым вырезал ложку из деревянной чурки, и поправил вязаное одеяло, укрывающее колени.
— Я думала, ты, Илья, целый день на печи лежишь, — с недоумением сказала Василиса. — Так говорят.
— Врут, — голос у Ильи оказался низким и глубоким. — Пока залезешь на печь, пока слезешь с печи… здесь я, на лавке, и ем, и сплю, и баклуши бью. Садитесь, гости дорогие, и рассказывайте, какая беда приключилась. Матушка!
Из-за отгороженной тканью половины дома появилась строгая пожилая женщина в дорогом платье, явно с ярмарки. Покачав головой, она вынесла гостям кувшин с молоком и краюху хлеба.
Добромил с Василисой пододвинули стол, налили в миски молока и, отщипнув хлеба, устроились на соседней лавке. Староста принялся рассказывать: так и так, убили неизвестные жреца Перунова Златослава, расчленили и перед идолами разбросали — в жертву, стало быть, принесли.
Илья Муромец слушал внимательно, ни единого вопроса не задал — ждал, когда староста закончит. И только потом подпер подборок рукой, доброжелательно прищурил серые глаза и спросил:
— Жреца разрубили живым или мертвым? Какие-то другие травмы на теле были? Огонь перед идолами разводили? Посторонних на капище видели? Кто-нибудь мог знать, что жрец послал за старостой? А стрельцов вы позвали?
Добромил крякнул и смущенно погладил бороду, вытряхнул хлебные крошки.
— Ох-ох-ох, Илюшенька, не подумали