— По делам, мам. Скоро вернусь, не волнуйся, — отмахивается от меня сын, и быстро подойдя, целует в щеку и тут же убегает, не давая мне и слово сказать.
Нет, так дело не пойдет. Хватит, надоело мне это. Ему не нужно работать. Сейчас поеду за ним, прослежу и заберу.
На улице холодно, поэтому накидываю на себя куртку, надеваю сапоги и все это с уже приличным животом. У меня не так много времени до родов, остался всего месяц, и поэтому я очень похожа на неповоротливую тушку. Еще бы успеть за ним.
Но, к счастью, когда выхожу, вижу, что он не так далеко отъехал в такси, поэтому, насколько это возможно, быстро сажусь в машину и еду за ними, правда с трудом нагоняю и держусь на расстоянии.
То, куда едет машина, меня удивляет. Я знаю этот маршрут, очень хорошо знаю, но не могу поверить, что он едет туда. Зачем он поехал в наш дом? Что он там делает?
Или он просто туда сейчас зачем-то заскочит, потому что мы еще не все вещи оттуда вывезли и уедет? Да, наверное, последний вариант. Вот только, когда мы доезжаем до нужного дома, сын выходит из такси и машина уезжает. Ничего не понимаю.
Когда машина отъезжает, я подъезжаю и останавливаюсь прямо перед домом, ставлю машину на сигнализацию и захожу. В окнах горит свет, на улице уже темно, и меня так легко не увидеть в окна. Иду по дорожке и не понимаю. Не понимаю, что происходит.
Я скучала по Вите, все эти месяцы хотела вернуться, но он не звал. То ли он на стоп все поставил, то ли передумал нас возвращать. Я не понимала и не понимаю его до сих пор, но для себя поняла, что не надо было уезжать тогда, зря я поддалась на все это. Теперь мы все несчастны.
За эти пять чертовых месяцев вообще столько всего произошло.
Мирослав у сдали настоящему отцу ребенка, причем мужчина был счастлив, и, насколько мне известно, первое время мужчина вообще хотел забрать малыша и отпустить его мать гулять на все четыре стороны, но Мирослава не захотела этого, и сейчас они налаживают семейный быт.
Да, я злюсь на нее, но я искренне рада, что она таким образом исчезла из нашей жизни. Мы все совершаем ошибки, главное вовремя их исправить.
А вот Маргарита Рудольфовна, она сошла с ума в прямом смысле слова. Я не преувеличиваю, ее пришлось определить в психушку после того, как она подожгла свой дом. Ей хотелось привлечь к себе внимание. Она была недовольна тем, что ей оставил Сергей Павлович, она не выдержала того, как потеряла вес в обществе.
В общем, такая жизнь оказалась для нее неприемлемой. У нее помутилось сознание, и теперь она наказана навсегда. Но честно, вот ее мне не жаль, каждый получил по заслугам.
Время действительно расставило все по своим местам, наказало обидчиков, вот только по своим местам все встало только во внешнем мире, а в нашем внутреннем продолжается хаос. И вот, даже сейчас сын приехал в наш старый дом, и я не понимаю, зачем.
Захожу, разуваюсь, осматриваю первый этаж. Никого, ни одной живой души. Где же они?
Перекатываясь с ноги на ногу, поднимаюсь по лестнице, и поражаюсь, как мне стало это тяжело делать. Я даже в новом доме хожу только по первому этажу. Не хочу давать эту ужасную нагрузку организму. Иду по коридорам и слышу, как из-за открытой двери слышны голоса мужа и сына.
— Ну что, сегодня начинаем с этой стены? Я думаю, где-то четверть рисунка мы успеем закрасить. Пока тебя не было, я разметил все.
Голос Виктора спокойный и ровный. Неужели он делают что-то в доме, и Максим активно ему в этом помогает? Они помирились? Но когда? Как? Сын ничего мне об этом не говорил.
— Да сегодня бы все по максимуму сделать, и в принципе надо ускоряться. Маму напрягают эти мои вечерние походы неизвестно куда. Сегодня даже пыталась остановить, но я успел сбежать. Завтра не факт, что получится прийти, — немного раздосадовано говорит сын, и в этот момент я подхожу к комнате, но не решаю зайти.
— Ты уверен, что не хочешь ей рассказать? Мы не делаем ничего такого. Просто ремонт для твоей будущей сестренки на случай, когда вы будете приезжать в гости, да и так… Я думаю, она против не будет. Зря ты молчишь. Если боишься, я сам могу с ней поговорить.
— Да нет, не в этом дело, отец. Просто, — сын запинается и в эту паузу все же решаюсь зайти.
— Я бы ничего не сказала, и уж точно не стала ругаться, — мой голос становится оглушительным для них.
Они оба удивленно поворачивают голову, а я понимаю, что все это время душила в себе желание вернуться к Вите очень даже зря. Они давно помирились, и оказывается, делала это не на благо Максима, а непонятно, для чего. Почему они мне ничего не сказали, почему они молчали? Разве это правильно?
Я ведь их обоих люблю. Я очень хотела, чтобы наша семья восстановилась, но я думала, что сын против. А оказывается…
— Я не монстр. Не монстр, — слезы наворачиваются на глаза, и не знаю зачем все это говорю.
— Ань, успокойся. Он не это имел ввиду, — Витя подходит ко мне и приобнимает за плечи, а Максим подлетает следом за ним и тоже начинает обнимать меня.
В итоге стоим вот так треугольником: я плачу от обиды и непонимания, а они все говорят и говорят. Я даже не слушаю, что они говорят.
— Так все оставить эту истерику, хватит плакать, — Витя включает командный тон, когда я долго не могу остановиться от слез.
Но я держалась все эти месяцы, мне очень часто хотелось заплакать, но я держалась и сейчас просто, словно плотину прорвало.
— Значит, так. Сегодня вы остаетесь здесь. Максим, иди поставь чайник, мы с мамой поговорим.
— Хорошо, — сын соглашается с ним и уходит, а мы остаемся стоять одни, друг напротив друга.
Муж отстраняется, а я, утерев слезы, начинаю осматриваться. Комната в нежно персиковых тонах, с зеркалами. Здесь еще ничего нет, но уже так уютно.
На одной из стен, рядом с которой стоит краска, намечен рисунок: такой милый райский уголок, птички, бабочки, цветы. Красивая акцентная стена выйдет.
Слезы снова наворачиваются на глаза. Он нас ждал, он надеялся, что мы вернемся