Он проснулся от собственного стона. Сердце колотилось, будя в груди отголоски старой, не его боли. В горле стоял ком. Он поднял голову, потянулся к графину с водой, но рука дрогнула, и вода пролилась на отчеты. Он смотрел на это несколько секунд, не в силах двинуться, все еще находясь во власти сна.
Потом встал, подошел к окну. «Ковчег» внизу спал, если это можно было назвать сном. Горели окна операционных, приемного покоя, лабораторий. Его линия фронта. Он повернулся и увидел на стене рисунок Андрюши. «Ковчег» с пропеллером. Детская вера в то, что их дом может летать, может спасать. Он снял рисунок со стены и приколол его рядом с чертежами аппарата внешней фиксации. Два разных подхода к одной проблеме — спасению. Один — технический, сложный, другой же простой и чистой веры.
Дверь тихо открылась. Вошла Катя. Она была в халате, волосы собраны в небрежный пучок. Видно было, что она тоже не спала.
— Лев, ты как? Я услышала ты… стонал? — с обеспокоенным лицом, спросила Катя
— Приснилось муть какая-то, — коротко бросил он, не поворачиваясь.
Она подошла и встала рядом, плечом к плечу. Посмотрела на рисунок, потом на чертежи.
— Андрюша сегодня спросил, вернется ли дядя Леша до его дня рождения.
Лев сглотнул. День рождения Андрюши был совсем скоро.
— И что ты сказала?
— Сказала, что дядя Леша очень занят, воюет с фашистами. И что папа делает все возможное, чтобы он поскорее вернулся.
Она положила руку ему на спину, ладонь была теплой через тонкую ткань рубашки. Они стояли молча, глядя на огни внизу. Никакие слова не были нужны.
* * *
Терапевтическое отделение было тихим, почти умиротворенным, после грохота и стонов приемного покоя. Сюда поступали те, чьи раны были не на теле, а внутри, или те, чье состояние не поддавалось простой диагностике.
Именно таким был боец, лежавший в палате № 7. Молодой лейтенант-артиллерист, с виду почти здоров. Легкая контузия, по документам. Но его мучила странная слабость. Он не мог подняться с койки, давление было стабильно низким, а кожа приобрела странный, бронзовый оттенок, особенно заметный на сгибах ладоней и в области шрамов.
— Астения, — разводили руками терапевты. — Последствия контузии, назначен отдых, усиленное питание.
Но улучшения не наступало. Боец таял на глазах, погружаясь в апатию. Его случайно заметила Анна Борисова, помогавшая в отделении. Она принесла ему бульон и, убирая поднос, обратила внимание на его кожу.
— Лёва, — сказала она сыну, заглянув в кабинет. — Там, в седьмой палате в терапии, странный больной. У него… кожа, как у старой бронзовой статуэтки. И в жару он сухой, совсем не потеет. Мне это о чем-то говорит, но не могу понять…
Лев оторвался от бумаг. Описание зацепило что-то в глубине памяти. Не его, а Ивана Горькова, его прошлой личностью из будущего, штудировавшего редкие патологии.
— Бронзовая кожа? Адинамия? Гипотония? — переспросил он.
— Да! Именно так!
Лев поднялся.
— Собирайте консилиум, сейчас.
Через пятнадцать минут у койки лейтенанта собрались Лев, Анна и два ординатора-терапевта. Лев провел осмотр, ссе сходилось. Слабость, гипотония, гиперпигментация. Он надавил на область почек — боец чуть не вскрикнул от боли.
— Исключаем анемию, проблемы с печенью, — начал Лев, глядя на терапевтов. — Анализы в норме, кроме одного — натрий. Он будет низким, а Калий высоким.
— Но почему, Лев Борисович? — спросил один из ординаторов.
— Потому что у него отказывают надпочечники, — четко сказал Лев. — Болезнь Аддисона, редчайшая патология. Спровоцирована, скорее всего, чудовищным стрессом от контузии. Его организм не вырабатывает кортизол. Без него — смерть. Ему нужен не отдых, ему нужен гормон.
В палате воцарилась тишина. Терапевты смотрели на Льва с недоверием.
— Кортизол? Но где мы его возьмем? Таких препаратов нет!
— Есть, — возразил Лев. — Пока в опытной партии. В лаборатории Ермольевой и Баженова. Они как раз закончили синтез гидрокортизона.
Он послал срочного гонца в лабораторию. Через десять минут Простаков лично принес небольшой флакон с белым порошком.
— Первая очищенная партия, Лев Борисович. Теоретически, должен работать.
Препарат развели и ввели лейтенанту внутримышечно. Эффект был не мгновенным, но ошеломляющим. На следующее утро дежурная сестра с изумлением обнаружила, что боец сидит на кровати и пытается есть кашу. Его давление нормализовалось. Спустя сутки он смог самостоятельно дойти до туалета. Бронзовый оттенок кожи не исчез, но его глаза, до этого тусклые и безразличные, снова горели жизнью.
Анна Борисова смотрела на сына с безмерной гордостью. Это была не его личная победа. Это была победа всей системы, которую они создавали. И ее, матери, скромное, но точное наблюдение стало тем самым ключом, который открыл дверь к спасению.
* * *
Операционная № 1. Яркий свет ламп выхватывал из полумрака покрытое стерильными простынями тело пациента. На столе лежал боец с ложным суставом бедра — последствие неудачного предыдущего лечения. Кость срослась неправильно, нога была укорочена, каждый шаг причинял адскую боль. Теперь ему предстояла повторная, крайне сложная операция.
За столом стояли Юдин и Лев, ассистенты. Между ними на инструментальном столике лежал собранный прототип аппарата Борисова-Юдина. Он блестел холодным светом медицинской стали — кольца, спицы, стержни с резьбой, гайки.
— Ну что, Сергей Сергеевич, начинаем? — тихо спросил Лев, надевая перчатки.
Юдин кивнул, его глаза за стеклами очков были сосредоточенны.
— Начинаем. Только, ради бога, без лишней спешки. Помни, мы тут не табуретку собираем.
Он сделал разрез, обнажил кость. Потом взял первую спицу — толстую, острую. Дрель в его руках гудела, как разъяренный шмель. Спица, вращаясь, прошла через кожу, мышцы и вошла в кость выше перелома с характерным хрустом. Юдин не дрогнул. Он установил первое кольцо, закрепил на нем спицу специальными зажимами. Потом — вторую спицу ниже перелома, второе кольцо.
— Теперь, Борисов, твой черед, — сказал Юдин, отходя и давая Льву доступ. — Соединяй.
Лев взял стержень с резьбой. Его руки были сухими и готовыми. Он вставил стержень в пазы на кольцах, начал закручивать гайки, механизм подчинялся ему. Кольца стали сближаться, отломки кости — вставать на место. Это была ювелирная работа. Слишком сильное давление — и кость треснет, слишком слабое — не будет стабильной фиксации.
— Стоп, — скомандовал Юдин, глядя на контрольный рентгеновский снимок, который тут же проявили и принесли в операционную. — Идеально,