— Если ты ударишь вовремя, — закончил за него Морозов, наконец повернувшись. Его глаза в тусклом свете были как два обломка льда. — На пятый день. С первым лучом. Не минутой раньше. Не минутой позже.
— «Встречай первый луч солнца на пятый день. С рассветом я приду», — процитировал Носов чью-то старую, незнакомую Морозову книгу… — Чёрт с ним, с рассветом, я буду там. Но… с гражданскими это самоубийство. Мы могли бы вывести хоть тысячу бойцов…
— Тогда всё, что мы здесь делали, — не имело смысла, — отрезал Морозов. — Мы не за землю воевали, мы за своих людей, русские га войне своих не бросают. Это не обсуждается полковник. Носов молча кивнул, он понял, это был приговор и кодекс чести, кодекс чести белостокского гарнизона, что полгода держал на себе врага, врага, что так и не смог подойти к Москве, не хватило того самого армейского корпуса и элитной дивизии СС…
5 января 1942 года. 03:00. Восточная окраина.
Город был скелетом. От домов остались остовы, торчащие из снега и битого кирпича, как рёбра гигантского павшего зверя. Морозов шёл по линии последних укреплений. Перед ним — жалкие остатки армии, которая когда-то насчитывала десятки тысяч.
Два Т-34 с залатанными бортами и самодельными экранами из рельсов. Три БТ-7 на колёсно-гусеничном ходу, больше похожие на смертельно раненых хищников. Десять тысяч человек? Врут. Наберётся семь, да и те — на лицах землистая усталость, в глазах — пустота шестимесячного ада. За их спинами — ещё несколько тысяч гражданских. Старики, женщины, дети, завёрнутые во всё, что щедро раздавали со складов прежде, чем их поджечь. Они молча смотрели на своего полковника, который обещал их вывести. Он не стал говорить речей. Он подошёл к первому танку, стукнул кулаком по броне.
— Орлов, ты ведёшь таран. Пробиваешь дыру. Не глубже трёхсот метров. Закрепляешься. Ждёшь пехоту.
— Есть.
— Ветров, твои БТ — клин. Врываешься в дыру, расширяешь. Бьёшь по флангам.
— Понял.
— Пехота — за танками. Первые цепи — раненых и детей в середину. Кто отстал — не оставлять. Тяжелораненых… — Он замолчал на секунду. — Нести. Пока есть силы.
Он взглянул на восток, где за чёрной стеной леса таился рассвет. И взглянул на часы.
— Пора. За мной. За Родину! За Сталина!
Он взял в руки ППШ — уже третий за эту войну, с примкнутым диском. И пошёл в пешем строю… Пешем строю в первой цепи атакующих.
03:17. Первый выстрел.
Немцы не ждали прорыва. Они не ждали такого безумия от русских. Они могли предполагать, что из руин пойдёт в атаку отборный ударный отряд, а вся неповоротливая масса людей, в центре которой — старики, женщины и дети.
Танки Орлова, ревя изношенными моторами, врезались в первую линию окопов. БТ Ветрова, стремительные тени, заскакивали с флангов. И пошла пехота. И понесли, и повели, и потащили за собой своё немыслимое, живое, стонущее и плачущее — это был исход людей из города.
Это был не бой. Это было проламывание. Ценой всего и сразу. Первый Т-34 замер, объятый пламенем, но не перестал стрелять, танкисты сгорали заживо, но прикрывали собой горожан… Через десять минут раздался взрыв, взорвался БК внутри тридцатьчетверки. Потом загорелся второй танк БТ, танки горели… Но они делали своё дело — рвали немецкую оборону, сеяли хаос. Немцы, опомнившись, начали стягивать силы, отсекать прорыв фланговым огнём. Колонна превратилась в растянутую, истекающую кровью гусеницу.
Морозов был везде. Сержант Дорохов видел, как полковник, пригнувшись, перебежал под трассерами, втащил в воронку споткнувшуюся женщину с ребёнком и крикнул: «Вперёд, не останавливаться!». Лейтенант-связист видел, как он с гранатой в руке пополз к немецкому пулемёту, который косил хвост колонны. Через минуту раздался взрыв, и пулемёт замолк.
Прорыв захлёбывался. Уже виднелся лес — чёрная, спасительная стена в полукилометре. Но эти полкилометра были политы свинцом. Колонна распадалась на кучки, залегала. Гражданские плакали, прижимаясь к земле. Казалось, всё… Финал… Смерть…
07:02. Первый луч.
Он пробился сквозь низкую, свинцовую январскую тучу на востоке. Бледный, холодный, несущий не тепло, а свет. И в этот свет, в спину немецким цепям, преграждавшим дорогу к лесу, ударили призраки.
Они выскочили из лесной чащи бесшумно, стремительно, на длинных, самодельных лыжах. В белых маскхалатах, с автоматами и гранатами. Это были люди Носова. Партизаны, бывшие кавалеристы, лесные жители, все, кто ждал этого часа пять дней в снегу. Их удар был коротким, яростным и абсолютно неожиданным. Немцы, сосредоточенные на уничтожении прорывающейся колонны, не ожидали атаки с тыла, из «безопасного» леса.
Паника. Немецкие цепи дрогнули, смешались. И в образовавшуюся брешь хлынули остатки колонны Морозова. Уже не шли — бежали, ползли, катились. Тащили друг друга. Полковник обещал, он снова сделал, сделал невозможное, измотанные, отягощенные ранеными, женщинами, стариками, детьми колоны победили и прорвались в лес. Это было невозможно, но для Морозова было мало невозможного…
В лесу. 08:30.
Тишина. Глухая, давящая, непривычная после шести месяцев постоянного гула. Снег поглощал звуки. Между соснами, облепленными инеем, сидели, лежали, умирали спасённые. Их было не десять тысяч. Их было, может быть три. Остальные остались там, на кровавом снегу между городом и лесом. Носов, лицо которого было красным от мороза, пробирался среди них.
— Где полковник? — спрашивал он у каждого, кто мог говорить.
Ответы были обрывочны, как сновидения.
— Он… он меня оттолкнул, когда тот эсэсовец с ножом…
— Гранату кинул в пулемёт… Я обернулся — его уже нет…
— Видел, как он пошёл обратно, к хвосту колонны… Там старики отстали… — Он приказал вперед, а сам ушел помочь своим…
Командиры собрались у старой сосны. Ветров, раненный в руку. Орлов, лицо в ожогах. Бледная, как смерть, Катя-переводчица.
— Его нигде нет, — хрипло сказал Носов. — Ни среди живых. Ни среди… — Носов не договорил…
Тишина. Потом Орлов прошипел:
— Значит, там. В городе. Или на подступе.
— Мы не видели его убитым, — вдруг чётко сказала Катя. Все на неё посмотрели. — Никто не видел. Он чекист. Он умеет исчезать.
Носов обвёл взглядом их лица — усталые, потерянные, лишённые последней точки опоры. И принял решение. Не как офицер. Как хранитель мифа.
— Правильно. Значит, так и запишем в донесении. Полковник Морозов Алексей Васильевич при выводе гарнизона из Белостока пропал без вести. Обстоятельства гибели не установлены. — Он сделал паузу. — А между собой мы будем знать. Пока не доказано обратное — наш командир жив. Он где-то здесь. Или там. И пока мы дерёмся — он с нами. Понятно?
Они молча кивнули. Это была неправда. Но это была та неправда, в которую они