Тем временем, в палате общего профиля разворачивалась другая, тихая драма. Боец с множественными осколочными ранениями, старший сержант, стойко терпел боль, но его тело было напряжено как струна, а температура подбиралась к 39. Сон не приходил, а силы таяли.
К его койке подошла дежурная медсестра. Вместо привычной толченой таблетки в ложке она принесла стакан с водой и плоскую круглую таблетку в пергаменте.
— Вот, товарищ сержант, новое средство. От боли и жару.
Она бросила таблетку в воду. Та с шипением и веселым пузырьками начала растворяться, превращая воду в мутноватую «газировку». Боец с удивлением посмотрел на стакан, потом на медсестру, и жадно выпил до последней капли. Эффект наступил минут через двадцать. Напряжение в его плечах спало, дыхание выровнялось, и он, впервые за двое суток, погрузился в глубокий, исцеляющий сон.
В дверях палаты стоял Сергей Викторович Аничков. Он не вмешивался, лишь наблюдал с холодным, удовлетворенным выражением лица опытного инженера, чье изделие прошло успешные испытания.
— Видите, сестра? — тихо сказал он медсестре, выходившей из палаты. — Скорость какая, и желудок не пострадает. Теперь, черт побери, надо научиться делать их тоннами.
Но чтобы делать что-либо тоннами, требовалось победить другого врага — систему, логистику и простое человеческое «не могу». Пока Лев и Катя сражались на медицинском фронте, их соратники вели свои, не менее тяжелые битвы.
Миша Баженов, в своей лаборатории на девятом этаже, бился над созданием конвейера по производству порошка. Проблемы сыпались одна за другой. Мельница для помола давала слишком грубую фракцию. Самодельный дозатор забивался. А главное — не было достаточно пергамента.
— Я же говорил! — кричал он в пустоту, держа в руках комок слежавшегося порошка. — Без нормальной упаковки это все в мусорную яму! Нужен вощеный пергамент, а его в городе днем с огнем!
Его диалог с Сашкой, который заглянул за отчетом, был краток и полон отчаяния.
— Саш, пергамент. Он очень нужен, без него все наши труды в выгребную яму.
— Миш, я тебе и так последние запасы со склада выбил. Ищут, не могу же я его из воздуха сделать.
— А я что, из воздуха порошок делаю? Сделай!
Сашка, тяжело вздохнув, просто развернулся и ушел. Его методы были иными, он не кричал. Он давил, уговаривал, находил обходные пути, менял один дефицит на другой. Его война была войной телефонных звонков, улыбок сквозь стиснутые зубы и умения поставить нужного человека перед фактом.
Сергей Аничков в это время пробивал стену консерватизма на фармацевтическом заводе. Главный технолог, пожилой, уставший человек, разводил руками.
— Сергей Викторович, да я понимаю, ваши шипучки это хорошо. Но у меня план по обычному аспирину сорван! Я же вашему снабженцу все объяснил! Прессовщики работают в три смены! А вы мне про какой-то вакуум и лимонную кислоту… Да где я вам ее возьму, эту кислоту? На лимоны карточек не давали! — усмехнулся технолог
Аничков, не теряя ледяного спокойствия, клал на стол технологическую карту.
— Прочтите это. Выход выше, скорость действия в три раза выше. Снижение процента осложнений со стороны ЖКТ. Это не блажь, это приказ по Наркомздраву. А насчет лимонной кислоты… Ее синтезируют из махорки, увеличим план по махорке для фронта на пять процентов. Это ведь решаемо, а у нашего снабженца не три головы, подумайте о наших на фронте, в конце концов!
Груня Сухарева, в свою очередь, сражалась за пайки для своих пациентов. Зам по хозчасти, озабоченный выполнением спущенных сверху норм, упирался.
— Груня Ефимовна, у меня на всех один расчет! Раненые да, им положено. А ваши… они же вроде как целые. Им бы хлеба да баланды…
— Они целые телом и мертвы душой! — горячо возражала психиатр. — Их нервная система истощена до предела. Им нужно молоко, масло, сахар. Это мое лекарство! Выдадите мне дополнительные пайки, или я пойду жаловаться самому профессору Борисову, и мы посмотрим, что он скажет о срыве лечебного процесса!
Все эти мелкие, изматывающие битвы были частью одной большой войны. Войны со временем, с системой, с нехваткой всего и вся.
Тёплый вечер августа застал Льва и Катю на крыше «Ковчега». Отсюда, с шестнадцатого этажа, возле пока пустующей вертолетной площадки, был виден широкий разлив Волги, темнеющие поля и огни города. Внизу, в корпусах, горели окна — дежурные операционные, лаборатории, где работал Миша, кабинеты, где Сашка с помощниками сводили бесконечные отчеты. Их собственный «фронт» был освещен и готов к ночным боям.
Они стояли молча, плечом к плечу, слушая, как с реки доносится гудок какого-то судна.
— Порошок пошёл в опытную серию на два фронта, — тихо начала Катя, подводя итоги недели. — Шипучий аспирин — на один. Сухарева вернула в строй… пятерых. Всего пятерых, Лев. А один умер, несмотря на порошок. Стоило ли овчинка выделки? Весь этот аврал, нервы, борьба за каждую мелочь?
Лев долго смотрел на огни внизу. На их «ковчег», плывущий в темноте военного времени.
— Стоило, — его голос был усталым, но твердым. — Мы доказали, что можно бороться не только с раной, но и с тем, что в ней и после неё, мы углубились. Раньше мы работали с тканью, а теперь с клеткой, с нервом, с душой. Это другой уровень войны, более глубокий.
Он почувствовал, как Катя кладет свою ладонь ему на руку. Ее прикосновение было тем якорем, что не давало ему сорваться в отчаяние от всей этой гигантской, давящей ответственности.
Его война продолжалась. Но он знал, что сражается не в одиночку.
Глава 4
Интерлюдия Алексей Морозов — Лешка. Воля, сталь и огонь
Кабинет военкомата, ставший штабом, гудел, как улей. Курьеры влетали и вылетали, передавая срочные донесения. Лейтенант Волков, бледный от ответственности, но собранный, пытался наладить хоть какую-то связь с соседними населенными пунктами по полевому телефону, но пока безуспешно. Провода, судя по всему, были перерезаны диверсантами или порваны бомбежками.
Алексей Морозов стоял у большой карты, на которую уже наносились первые, пока еще робкие условные знаки их обороны. Рядом, постукивая костяшками счетов, сидел интендант первого ранга Зайцев. Его лицо было бледным от бессонницы, но глаза горели странным, почти лихорадочным блеском человека, обнаружившего несметные сокровища