Но сейчас солнце ушло, тьма снова сгустилась. И надежды больше нет. Мишель опять остался один. Он думает о том, что закончит свою жизнь здесь, в этих серых стенах, слушая вопли психопатов, которые верещат, как обезьяны в клетках. Он умрет в этих джунглях, не имеющих ничего общего с теми, что зеленеют в его Яунде. Он обречен вспоминать до последнего вздоха о том, как бегал босоногим мальчишкой по чудесным садам города на семи холмах. Мишель проклинает себя за то, что поднялся когда-то на корабль, мечтая о лучшей жизни во Франции, о том, что он будет зарабатывать там много денег и отсылать их домой матери. Матери, которую, как оказалось, он теперь никогда больше не увидит. И с братьями уже не будет шутить и смеяться. Не будет веселиться с кузенами и кузинами. Мишель проклинает себя за то, что встретил Розу и влюбился в нее. Он жалеет о том дне в Урочище, когда она набросилась на него с кулаками в безудержной ярости. В тот день он, раньше видевший в глазах французов только презрение, впервые увидел ненависть. Он злится оттого, что его адвокат пусть на какое-то мгновение, но поверила, что он мог поднять руку на Розу – он, и мухи не обидевший за всю свою жизнь, не убивший даже комарика, он, всегда питавший безмерное уважение к любой форме жизни на земле.
Мишель проклинает день, когда полиция явилась на почту, чтобы арестовать его за убийство, которого он не совершал. Какой позор! «Почему обо мне всегда судят только по цвету кожи? – спрашивает он себя. – Почему не видят под ней человека? У меня есть две руки и две ноги, как у всех, ведь так? И этими руками я честно тружусь каждый день, как любой француз, разве нет? У меня есть сердце, которое умеет любить не хуже тех, что бьются в груди у французов. Мои два глаза умеют плакать, а рот – улыбаться точно так же, как у французов. Я наделен умом, чтобы думать и спорить, у меня есть свое мнение обо всем. Как у французов. Закон призван защищать меня и гарантировать мое право жить на этой земле наравне с французами. Разве нет? Так в чем же тогда дело? Почему в этой стране ко мне так относятся? Мои проблемы начались здесь, и только здесь. Ведь если подумать, жизнь в Яунде, несмотря на нищету, была проще и приятнее. Там есть люди, которые меня действительно любят. Зачем я уехал?»
Он сворачивается клубком на койке и думает о матери, о своей Мама-Куума. Потому что у человека можно отобрать все, кроме воспоминаний о матери, о счастливых днях детства и юности подле нее, когда он чувствовал себя в безопасности и окруженным любовью, когда он был ребенком и не знал, что такое ответственность, когда любые проблемы обходили его стороной, потому что их решала мама; она всегда была рядом, чтобы взять его за ручку, приласкать и утешить: «Все будет хорошо, малыш, мамочка здесь». Но теперь мамы нет. Мишель один. И, уже не в силах сдерживаться, он прячет голову под подушку чтобы не было слышно его рыданий, и плачет, плачет, пока не выплачет все слезы, которые столько копились в теле и в душе, где угнездилось горе. Он плачет в тюрьме, в полной тишине, и как будто бриллиантовый дождь звенит, падая на хрустальную крышу.
Через несколько секунд я буду стоять лицом к лицу с Базилем Бонито. При условии, конечно, что он еще жив. Через несколько секунд я попрошу этого человека рассказать мне, что он видел 25 декабря минувшего года на площади города М. Если он до сих пор никому ничего не рассказал, если не пошел в полицию по своей воле, ему все же невозможно будет отказаться от помощи правосудию, когда правосудие явится к нему, и отказать в спасении невиновному человеку, который рискует своей головой. Невозможно, иначе это никак не вписывается в мои представления о мироустройстве.
Через несколько секунд кошмар закончится, это странное дело получит развязку – счастливый финал. Базиль Бонито даст показания, Кристиану Озёру предъявят обвинение и вынесут приговор, а Мишель будет свободен. Мы будем свободными. И ничто уже не помешает нам любить друг друга. Через несколько секунд я поставлю точку в одном из самых сложных своих расследований и стану знаменитостью – первым адвокатом, распутавшим такое сложное дело, в котором все и вся были против меня, включая полицию и само правосудие. Через несколько секунд следственный судья Ажа съест картонную папку с делом, приправив ее майонезом. Через несколько секунд…
Брюно лежит со вспоротым животом на полу рядом с красным «ситроеном». Новая рана протянулась от его шеи до паха, и она еще не зарубцевалась, как другие. Это длинная, широко разверстая прореха, через которую видны внутренности Брюно. Базиль заворожен открывшимся ему зрелищем, хотя подобное он видит не впервые. И находит в этом усладу. Сердце Базиля ускоряет биение, восторг переполняет все его существо, вызывая приятное оцепенение членов.
Но, отсмеявшись, теперь он смотрит на друга с ужасом. Веселье прошло, осталась горечь. Он хочет помочь Брюно, наклоняется, тянет к нему руки, но лишь касается пальцами покрытого шрамами плеча. Все выглядит так, будто два калеки возятся на полу и не могут подсобить друг другу подняться. Базиль изо всех сил старается наклониться пониже так, чтобы самому не упасть, но понимает, что не сможет выполнить задачу. Брюно молча лежит на спине, неподвижный взгляд его единственного глаза устремлен в потолок. Одним плечом он касается колеса красной машины, словно его сбили. Да, с первого взгляда можно подумать, что Базиль, паркуясь, переехал его на «ситроене».
Он знает, что не сможет поднять Брюно в одиночку, чтобы перенести его на кровать или на кресло. И гадает, слышала ли Фанни, что произошло. Через несколько секунд он делает вывод, что никто не придет на помощь, и крупные слезы начинают катиться по его щекам. Ему так грустно…
– О господи боже! – воскликнул Клод, положив телефонную трубку.
Катрина, выходившая в уборную припудрить носик, как раз вернулась в кабинет.
– Что случилось? – поинтересовалась она.
– Быть этого не может… Скажите