Она пришла на эту кочку, сяла, вздохнула. Ох появился: «Ну что, бабушка, за сыном пришла? Ну иди, выбирай. Ежли суметь выбрать, то увидишь, не суметь, то тебе век-векушший не видать его».
Ну и он привел, корм насыпал и голубей-то выпустил. Она видит, как сын сказал, этого голубя сразу заметила, взяла за пазуху и пошла домой. А этот черт ревет: «Бабушка, не того выбрала, оглянись назад». А она ничо не говорит. «Да хоть слово, бабушка, скажи или постой маленько». Она ничего не говорит, идет, раз научена уж.
И вот доспелся перед ней лес дремучий прямо страшно подойти. Она не испугалась, лезет прямо. Лесу и не сделалось, нет его (это он так, мрачил ей). Потом вдруг ей валом вода валит. Прямо сделалось море перед ней. И старушонка не боится, в воду лезет. Не останавливается, прямо идет. А ее совсем, никакой воды, и нету, как пошла, так и нету. Ну тогда этот Ох ревет: «Ах, сукин сын, научил мать, слетал когда-то. Унесла все-таки». Ну и сын вырвался у ней из-за пазухи, обернулся молодцем и идет с ней домой.
Пришли домой. Исть нечего, варить нечего, денег нету. А он ей и говорит утром: «Ну, мама, ничо, не плачь, чайку попьем. А ты иди за избу, там будет конь синегривый стоять. Ты, — гварит, — его не бойся, бери за повод и веди на базар продавать и проси за него тыщу рублей. Только узду не продавай, неси домой, и на котором месте конь был, на то и клади узду». Ну она, старушонка-то, там прибрала — не прибрала, а он прямо из-за стола на улку-то ушел.
Вот эта старушонка вышла в сараюшку, глядит: стоит синегривый конь — зрел бы, смотрел, очей не сносил — до чо он гладкий, до чо красивый. И узда на нем блестит вся, красивая. Старушонка хоть и боится его, но раз он сказал, што ничо не сделат, отвязыват его, берет и приводит на базар. Ну обступили ее, кричат: «Сколько?» — «Тыщу рублей». Тот: «Я куплю», другой: «Я куплю». — «Только я, — гварит, — узду не продам». Ну старушонка узду взяла, тыщу рублей получила, пришла домой, зачала готовить там. Сын заходит: «Где, мамынька, тыща?». Подает она ему. Побежал на базар, чо им надо поисть, он принес. Ну и живут, питаются, оделись хорошо. Как деньги выйдут, она жеребца продаст, опеть живут. (Он обертывается жереб-цом-то, боле черта стал знать-то).
Ну и он ей говорит, за стол сяли утром: «Ну, мамынька, там будет стоять Воронько вещий, от него будет пыхать огонь: веди, продавай, бери за него три тыщи, только узду не отдавай, а то меня не увидишь».
Вот она взяла его и повела. Еще до базару не довела, а этот Ox-от узнал, што они живут так (жеребцов водит и продает), и нарядился купцом, и поймал ее, старушонку-то, до базара не допустил. Ну вот торгует у нее коня-то, только с уздой. А она не отдает коня, а этот конь ее копытом бьет и норком толкат. Она, старушонка: «Ты чо седни меня бьешь, чо седни толкашь?» Взял он три тыщи, бросил старушонке и повод выдернул, и конь дается ему (хоть бы забил уж его копытом, залягал). Ну и взял зауздал его и сял на него. А старушонка пришла домой, обед сготовила, и нету, и нету Ванюшки, и так с концом нету.
А этот черт на ним гонят да гонят, железный прут изодрал весь об него, обломал и зябки все разодрал, гонял и приехал к кабаку, привязал его к столбу возле забора, что он передними ногами до земли не доставал, а сам зашел в кабак гулять.
А в то время шла тетенька мимо этого коня и дивилась на этого коня, што так привязан. В то время Ванюшка взмолился ей человеческим голосом: «Тетенька, залезь на забор, отвяжи меня, я не забуду, — гварит, — тебя». Она залезла на забор, отвязала, отпустила этого коня-то. Он помчался. А этот Ох узнал, выскочил опеть конем да за ним. Он обернулся ершом да в море. А Ох опеть щукой, тоже в море, вот и гонит за ним, ладит схватить его. А Ванюшка отвечат: «Любишь ерша, так бери с хвоста».
Вот им деваться некуда. И пришла царская слуга черпать воду и черпат благословясь. Ну и он к ней в ведро заскочил, этот ерш. Черт опеть обернулся мужиком и к этой девке лезет в ведро-то. А она говорит: «Господи Исусе, господи Исусе, кто это лезет-то ко мне?» Он же все подале да подале (черт боится).
Ну она пришла домой и говорит: «Чей-то мужик лез ко мне». Зачали глядеть, а там золото кольцо лежит. На кольце така надпись: «Кто это кольцо возьмет и судьба моя будет». Марфа-царевна это колечко надела и пошла в свою спальню спать, и ей принесли тамако ужину поужинать. А она как раз в расстройстве таким: раз кольцо на руке, то судьба будет, а кто его знат, кака судьба. Она и ничо не поела, легла и лежит, и слышит: у ней колечко-то шевелится на пальце-то, вот и скатилося. А она лежит, будто спит, не смеет пошевелиться: што такое?
Ну и вот оно скатилось и сделалось молодцем — такой красавец, што ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. И вот он взял, сял, накушался, што у ней на столе, все скушал и подходит к ней. «Што, — гварит, — вы спите, Марфа-царевна?» — «Нет, — гварит, — не сплю». Ну, а этот Ох взял да в работники к царю нанялся. А он уж, Иван-царевич, знат, чо завтра будет, он говорит Марфе-царевне, што «он, работник, завтра тебя вызовет, будет у тебя кольцо отбирать, а если не будешь отдавать, то он может у тебя с пальцем выдернуть. Шибко приступать будет.