Лжедмитрий свысока, с нескрываемым презрением поглядел на Молчанова и подумал:
«А ведь этот поганый пес еще сослужит мне службу не только с Ксенией. Он будет доставлять сюда, во дворец, любых девиц и женщин, на которых я глаз положу. Сперва тайно, а там посмотрим, может быть, и явно. Я ведь московский царь, мне и не такое позволительно».
– Я скажу Мосальскому, что его лихоимство временно покрыл, а ты уж постарайся привести Ксению ко мне во дворец. Приодень ее, не пугай, держись с ней уважительно, намекни, что она будет в добрых руках. Мол, великий государь о тебе позаботится. Сам знаешь, как с девицами обращаются, прежде чем их в постель кладут. Только пока все тайно, не на виду. Чтобы никто ни сном ни духом!..
Молчанов согласно кивнул.
Скоро он привел Ксению во дворец из дома князя Мосальского. Как и предполагал Молчанов, после потери девства она быстро наскучила доброму и справедливому царю. Одной наложницы-красавицы похотливому самозванцу явно не хватало.
Молчанов лез из кожи вон, всеми силами старался заслужить благодарность царя. Вплоть до появления в Москве невесты Лжедмитрия Марины Мнишек он приводил во дворец юниц и замужних женщин, имевших несчастье понравиться самодержцу, обладавшему невероятной физической силой и бешеным темпераментом. Случалось, что в роли наложниц оказывались юные монашки, вывезенные из ближайших обителей.
Потом эти ночные похождения вышли Лжедмитрию боком. Польские воины последовали его дурному примеру и принялись насиловать московских женщин. Жить стало невмоготу не только в столице, но и по всей Русской земле. Народная месть за такие надругательства оказалась жестокой.
А на виду у всех Лжедмитрий держался совершенно иначе. Уж очень хотел понравиться Лжедмитрий своему верноподданному дворянству, поддержкой которого желал заручиться прежде всего. В думе и на приемах во дворце самодержец громогласно заявлял, что по примеру своего великого отца он всегда рад жаловать дворян, не жалеющих живота своего на благо Отечества, ибо «все государи славны воинами и рыцарями: ими они держатся, ими государство расширяется, они – врагам гроза». Любовь Лжедмитрия к чужеземным обычаям скоро стала видна. Его советники внушали всем, что она вызвана бедой. Мол, природный царь долго прятался от Годунова в литовских и польских землях. Он разрешил дворянам свободно посещать заграницу, их дети теперь могли обучаться в западных университетах.
Сам хорошо образованный человек, настоящий полиглот, Лжедмитрий возобновляет в Москве книгопечатание, прерванное на значительный срок бегством в Речь Посполитую Ивана Федорова. Мол, издавайте и читайте, дорогие соотечественники, что хотите, для всех возрастов и сословий.
А еще образованный государь призывал бояр и вельмож отказаться от послеобеденного сна, предлагал в это время работать на благо государства.
Он хотел составить единый кодекс законов на основе Судебника Ивана Грозного, принятого в 1550 году. Эта работа при его правлении не была завершена, самозванец вскоре слетел с трона. Однако в так называемый Сводный Судебник уже был включен закон о крестьянском выходе. В русских землях множились слухи о том, что новый московский царь может освободить крестьян от крепостной неволи. Конечно, сделать это Лжедмитрий никак не мог, но провел через думу свое предложение. Помещики, которые не заботились о своих крестьянах, нещадно обирали их, не помогали им во время голода и природных катаклизмов, полностью или частично теряли свои права над ними.
Самозванец был велеречив и в карман за словом не лез.
Он при каждом удобном случае, не только в думе, но и за ее пределами, любил повторять одни и те же слова:
– Есть два способа царствовать – милосердием и щедростью или суровостью и казнями. Я избрал первый способ. Я дал Богу обет не проливать крови подданных моих и исполню его.
– Ловлю тебя на слове, государь, – выкрикнул Василий Шуйский, первый думный боярин, глава партии, которая фактически руководила этим органом власти, пусть и чисто совещательным, но авторитетным.
Иван Романов, только что ставший думным боярином, мечтавший уменьшить влияние Шуйских и занять место князя Василия, тут же решил парировать этот выпад.
Как всегда, с кашей во рту, он вместо членораздельных речей забубнил скороговоркой:
– А я не буду ловить великого государя на слове, потому что всецело доверяю внутренней и внешней политике, проводимой им. Я поддерживаю его в том, что служилым людям удвоено содержание. Как и приказным, чтобы те взятки не брали. А наказание за мздоимство действительно надо усилить. Я стою и за другое предложение государя. Чтобы при сборе податей не было неправд и лихоимств, надо дать право самим общинам доставлять свои подати в казну. Но тебе, государь, не следует так сильно рисковать собой, участвовать в кулачных потасовках и в воинских учениях, а еще ходить одному на медведя.
– Благодарю за поддержку, боярин Иван Романов, – сказал царь, сделал многозначительную паузу и продолжил: – Но не бойся за меня. Нет еще такого медведя на Русской земле, который одолел бы меня. – Самозванец выразительно посмотрел на Василия Шуйского.
Тот не выдержал его твердого, уверенного взгляда, быстро отвернулся и часто заморгал подслеповатыми, слезящимися глазами.
А Лжедмитрий продолжил:
– Вы же видите, я без охраны в народ хожу, хочу, чтобы люди поняли, что нечего мне от них закрываться. Не хочу больше жестокостей в моем царстве. Мой отец, великий царь Иван Грозный, поучал своих богобоязненных подданных: «Жаловать и казнить мы вольны». Наверное, я не прав, однако не хочу казнить никого.
– Еще раз ловлю тебя на слове, государь! Лжедмитрий даже не повернул голову в сторону Василия Шуйского, произнесшего эти слова.
Он сказал, обращая внимание только на Ивана Романова:
– Как-то вы, бояре, живете странно, не по-христиански, не любите друг друга, совсем не расположены творить добро.
Василий Шуйский во время этих душещипательных речей молодого царя наклонился к Мстиславскому и шепнул ему еле слышно:
– Надо же, какой доброхот наш великий государь. В канонах христианской веры он шибко подкован, ничего не скажешь. Меня в ученом диспуте спокойно на лопатки положил точными ссылками на Священное Писание и старинные богословские книги. Только я его насквозь вижу. Для него все едино, что греческая, что латинская, что лютеранская вера, раз во главе всех церквей стоит Иисус Христос. Он внушает своим ближним людям мысль о войне с неверными турками, об изгнании их из Византии, из Константинополя. Как