Миссис Шортли могла спокойно это выслушивать, потому что знала: если бы миссис Макинтайр и ее считала отребьем, она бы такого разговора с ней не заводила. Нищебродов они обе не жаловали. Миссис Макинтайр продолжала свой монолог, повторяя то, что миссис Шортли часто от нее слышала.
– Я тридцать лет тут хозяйничаю, – сказала она, хмуро оглядывая поле, – и все годы едва справляюсь. Люди думают, я деньги печатаю. А мне налоги платить. Взносы страховые. За ремонт. За корма. – Перечисляя, она взвинчивала себя; она стояла, обхватив себя руками, подперев ими грудь и стискивая локти маленькими ладошками. – С той самой поры, как умер судья, – сказала она, – я едва концы с концами свожу, а они, как уезжают, всегда что-нибудь прихватывают. Ниггеры – те не уезжают, остаются тут и воруют. Ниггер любого, у кого может что стянуть, считает богачом, а белый нищеброд – тот богачом считает всякого, кто может себе позволить нанять отребье вроде него. А все, что у меня есть, это земля под ногами!
Ты нанимаешь, ты же и увольняешь, подумала миссис Шортли, но некоторые свои мысли она держала при себе. Она стояла около миссис Макинтайр и ждала, когда она выговорится до конца, но на сей раз конец был не таким, как обычно.
– Но я дождалась-таки спасения! – воскликнула миссис Макинтайр. – Одному беда, другому счастье. Этому человеку, – она показала в ту сторону, где скрылся из виду Перемещенный, – ему надо работать! И он хочет работать! – Она повернулась к миссис Шортли, светясь морщинистым лицом. – Вот кто мое спасение! – сказала она.
Миссис Шортли посмотрела прямо перед собой, как будто ее взгляд мог пройти насквозь через тростник и холм на другую сторону.
– Мне сдается, спасение-то от дьявола, – проговорила она медленно и сухо.
– Что это значит, собственно? – спросила миссис Макинтайр, остро взглянув на нее.
Миссис Шортли мотнула головой, но ничего к сказанному не прибавила. В сущности, прибавить было и нечего, потому что эти слова продиктовало ей наитие, случившееся прямо сейчас. Про дьявола она не то чтобы много думала: религия, ей казалось, больше для тех, кому мозгов не хватает сторониться зла без нее. А для таких, как она, для людей с характером и с головой на плечах это просто общение, повод собраться и попеть гимны; но если бы она когда-нибудь поразмыслила на эти темы хорошенько, то главным действующим лицом сочла бы дьявола, а Бога так, номером вторым. Появление теперь этих перемещенных стало для нее толчком, чтобы о многом поразмыслить на новый лад.
– Зузка тут сказала Энни Мод кое-что, – промолвила она, но миссис Макинтайр, не желая спрашивать, что же именно, аккуратно этого избежала: отломила веточку сассафраса и стала жевать. И миссис Шортли продолжала, тоном давая понять, что говорит не все: – …сказала, мол, долго они так не выживут, четверо на семьдесят долларов в месяц.
– Ему можно и больше платить, – отозвалась миссис Макинтайр. – Он мне деньги экономит.
А Чанси, получается, не экономит. Чанси вставал в четыре утра доить ее коров; и под зимним ветром шел туда, и в летнюю жару, два года уже как. Столько у нее еще никто не держался. И вся благодарность – вот эти вот намеки, что денег они ей не экономят.
– Как мистер Шортли, лучше ему сегодня? – спросила миссис Макинтайр.
Давно пора было поинтересоваться, подумала миссис Шортли. Ее муж два дня назад слег с приступом. Его работу в коровнике, в дополнение к своим обязанностям, взял на себя мистер Гизак.
– Нет, не лучше, – сказала она. – Доктор говорит, переутомление.
– Если у мистера Шортли переутомление, – сказала миссис Макинтайр, – то он, не иначе, где-то подрабатывает на стороне.
И она посмотрела на миссис Шортли почти закрытыми глазами, как будто разглядывала дно молочной фляги.
Миссис Шортли не сказала на это ни слова, но ее сумрачное подозрение налилось чернотой, как грозовая туча. Дело было в том, что мистер Шортли и правда подрабатывал на стороне, – но миссис Макинтайр это не должно было касаться, тут свободная страна. Мистер Шортли гнал виски. В дальней части фермы у него имелся небольшой аппарат, да, на земле миссис Макинтайр, но этого участка она не возделывала, только владела пустым этим участком, от которого все равно никакой пользы. Мистер Шортли работы не боялся. Вставал в четыре, доил хозяйкиных коров, а в середине дня, когда считалось, что он отдыхает, отправлялся к своему аппарату. Не всякий будет так вкалывать. Негры знали, что он гонит виски, но про них он знал то же самое, поэтому между ними все было чин чинарем. А вот с этими иностранцами, у которых только глаза и есть, а понимания никакого, которые понаехали оттуда, где вечно дерутся, где религия нереформированная, – с ними каждую секунду надо держать ухо востро. Она считала, закон нужен против них. Почему не могут оставаться, где были? Ведь освободились же места, раз столько людей погибло в их войнах и бойнях.
– И еще выясняется, – вдруг сказала она. – Зузка говорит, когда ее папа накопит денег, он машину купит подержанную. А как у них машина появится, уедут они от вас.
– Ну, об этом я не беспокоюсь, – сказала миссис Макинтайр. – Я не могу ему столько платить, чтобы он копил деньги. Разумеется, – добавила она, – если мистер Шортли работать не сможет, придется использовать мистера Гизака в коровнике постоянно, и тогда надо будет ему прибавить. Он не курит, – сказала она. Пятый уже раз за неделю это отметила.
– Покажите мне кого-нибудь, – сказала миссис Шортли с чувством, – кто бы так пластался на работе, как Чанси, кто к коровам бы так знал подход, кто христианином был бы таким. – Она сложила руки на груди и буравила взглядом даль. Тарахтение трактора и силосорезки стало нарастать, и появился мистер Гизак, пройдя ряд до конца и возвращаясь по соседнему. – Не каждому такое дадено, – пробормотала она. Если поляк найдет аппарат Чанси, подумалось ей, поймет он, что это такое, или не поймет? В том-то и беда с этими людьми: неизвестно, что они понимают, а что нет. Всякий раз, как мистер Гизак улыбался, в воображении миссис Шортли во всю ширь вытягивалась Европа, таинственная и зловредная, опытная станция и полигон дьявола.
Трактор, силосорезка и фургон, громыхая, клацая и лязгая, проехали мимо.
– Вот представьте, сколько бы времени ушло, если по старинке, люди и мулы! – прокричала миссис Макинтайр. – А так у нас два дня – и все поле убрано.