Получилось натянуто.
Попробовал ещё раз — мягче, искреннее. Чуть приподнял уголки губ, расслабил лицо. Вспомнил, как вчера мать обнимала его на кухне. Как соседи желали удачи. Как Зина просияла, когда он пригласил её на пробы.
Улыбка стала настоящей.
Вот так. Обаятельно. По-доброму. Не «Альбертик-клипмейкер», а Владимир Леманский, режиссёр.
Он ещё раз кивнул отражению, взял со стула пиджак — тёмно-синий, тоже отутюженный, — накинул на плечи. Сунул в карман военный билет, записную книжку, огрызок карандаша.
Всё. Готов.
За окном уже светало — раннее июньское утро, солнце только поднималось. Во дворе ещё никого, только воробьи чирикали на крыше сарая.
Владимир тихо вышел из комнаты, прикрыл дверь. На кухне горела керосинка — мать уже встала, варила что-то в кастрюльке. Услышала шаги, обернулась:
— Володенька! Ты уж проснулся? Я думала, ещё поспишь...
— Привычка, — он пожал плечами. — На фронте рано вставали.
— Ох, эта война... — она вздохнула, но улыбнулась. — Садись, кашу сварила. Овсянку на воде, сахарку добавила.
— Спасибо, мам.
Владимир сел, она поставила перед ним миску с кашей — горячей, густой. Он ел быстро, молча. Мать подлила чаю, положила два куска сахара.
— Нервничаешь? — спросила она тихо.
— Немного.
— Ничего. Ты у меня талантливый. Справишься.
Он посмотрел на неё — седеющую, усталую, но с добрыми глазами. Она верила в него. Просто так. Потому что он её сын.
— Спасибо, — сказал он просто.
Доел кашу, допил чай, встал. Мать подошла, поправила воротник рубашки, одёрнула пиджак.
— Вот так. Красавец, — она улыбнулась. — Иди, сынок. И не волнуйся. Всё получится.
Владимир обнял её — коротко, крепко.
— Вечером расскажу, как прошло.
— Жду.
Он вышел в коридор, спустился по скрипучей лестнице, толкнул парадную дверь.
Утро встретило прохладой и свежестью. Москва просыпалась. Дворник мёл тротуар, поднимая пыль. Из окна первого этажа тянуло жареным луком. Трамвай прогрохотал по рельсам — первый рейс.
Владимир застегнул пиджак на одну пуговицу, выпрямился. Глубокий вдох. Выдох.
Мосфильм. Его первый день.
Он шагнул вперёд — уверенно, по-военному чётко. Ботинки стучали по брусчатке. Солнце поднималось над крышами, золотя купола церквей.
Владимир Игоревич Леманский шёл на студию. Режиссёр.
И на лице его играла та самая улыбка — обаятельная, уверенная, настоящая.
Впереди была целая жизнь.
Трамвайная остановка была в двух кварталах от дома. Владимир шёл неспешно, оглядываясь по сторонам, впитывая.
Москва просыпалась.
Из подъездов выходили люди — женщины с авоськами, мужчины в кепках и пиджаках, подростки с портфелями. Шли на работу, в школу, по делам. Здоровались друг с другом, кивали, перебрасывались парой слов. Все знали всех.
Владимир